– О, конечно, – сказала соседка вкрадчивым тоном, – она ни в коем случае не гризетка. И если бы не революция…
– Ее отец был полковником, – с достоинством возразил Ролан. – Революция здесь ни при чем.
– Ну тогда Реставрация. Что же поделаешь, коли неприятности сыплются на нас одна за другой!.. Можно мне повернуться?
– А ее мать, – не унимался Ролан, – была кузиной жирондиста.
– Сколько же ей лет? Ведь жирондисты, кажется, существовали во времена Террора? – добродушно осведомилась соседка.
– Мне надоели ваши глупые шутки!.. И будьте любезны, застегните мне пуговицы сзади.
Соседка повиновалась, а Ролан продолжал:
– Сколько ей лет, вас не касается. На свете нет никого прекраснее и благороднее ее. Ах, если бы вы ее увидели…
Ролан осекся и смущенно замолк.
– Покажи мне ее, если хочешь, – ничуть не обидясь, сказала соседка.
– В консерватории она получила приз за игру на фортепиано. Она рисует, декламирует…
– Ах-ах! Да она артистка! – пренебрежительно бросила мадам Марселина.
Отношение к артистам – дело вкуса, и середины тут не бывает. Для одних слово «артист» – высочайшая похвала, для других – уничижительная кличка. Мадам Марселина была практичной женщиной. Хотя она и посмеивалась над сыном чулочника, но денежки вкладывала в дело его отца.
Ролан бросил на соседку сердитый взгляд.
– Да, артистка! – с вызовом подтвердил он. – В Опере она была бы ослепительна, в театре Франсэз свела бы с ума всех…
– Да только ее туда не берут, – заметила мадам Марселина.
– Она везде будет великолепна…
– А главное, много не запросит!
– Даже на троне!
– Дурачок! – сказала мадам Марселина, разглаживая складки на камзоле Ролана. – Если бы ты знал, сколько я повидала молодых петушков, как ты, ощипанных, опаленных и поджаренных подобными дамочками!
– Маргарита не такая!..
– Маргарита ли, Клементина или Мадлен, какая разница, как ее зовут… Ну что за красавчик, вылитый Амур! Подай-ка расческу, я причешу тебя… Если она хорошенькая, тем лучше. Было бы слишком обидно видеть, как тебя водит за нос дурнушка… Ну вот, туалет окончен! Посмотри на себя в зеркало и скажи по совести: так же ли она хороша собой, как ты?.. А тот, другой, красивый малый?
Ролан сжал кулаки.
– Поэтому я и убью его! – прорычал он, свирепо глядя на себя в зеркало.
– Что ж, дело нехитрое… Но все-таки, Ролан, прежде чем убивать, спроси, нет ли у него матери.
Ролан бросился к двери, но вернулся и запечатлел долгий поцелуй на лбу соседки, чье лицо все еще было красивым наперекор неумолимым годам, а в сердце под броней практичности и житейской мудрости по-прежнему тлел огонек пылкой молодой нежности.
Ролан вышел на улицу, его грудь сжимала смутная тоска.
Радостный гомон карнавала подействовал на него угнетающе. Пьяное безумное веселье не находило отклика в его сердце. Он медленно брел, не разбирая дороги. Компания мальчишек принялась дразнить его, следуя за ним по пятам. Он не слышал их. Ролан свернул на улицу Сены, инстинктивно выбрав нужное ему направление. Дети, не дождавшись ответной ругани, отстали от него.
Когда он проходил мимо Дворца пэров, башенные часы пробили восемь. Ролан ускорил шаг. На площади Сен-Мишель он вдруг принялся ощупывать себя, бормоча: «Бумажник!» Бумажник был на месте: Ролан, переодеваясь в карнавальный костюм, не снял жилета.
Он миновал улицу Анфер и Восточную улицу. На углу, у круглого здания обсерватории, он, невзирая на холод, опустился на скамью.
Северный ветер донес звон башенных часов от Люксембургского сада к высокому узкому дому, расположенному посреди бульвара Монпарнас по соседству с Гран-Шомьером. Этот дом был одним из тех новых строений, слепленных на скорую руку, но с претензией на элегантность, что в правление Луи-Филиппа вырастали в Париже, как грибы после дождя. Их фасады производят приличное впечатление, но алчные поставщики столь жестко экономили материалы и средства, что новые дома уже шатаются, когда же придет время сноса, они падут под первым же ударом молота, оставив по себе лишь облако пыли да груду ни на что не годной штукатурки.
На шестом этаже нового дома была сделана великолепная терраса, с которой можно было любоваться Парижем поверх густых рощиц сада Марии Медичи. Там же, на шестом этаже, находилась квартира из четырех небольших комнат, неудобных и тесных, но обставленных не без шика. В квартире также была кухня.
