Но и наказание кнутом для горожанина — любимое зрелище. Не всякому доводилось попробовать на своей спине, но каждый считает себя докой, обсуждая ловкость палача.
И хотя на Рыночной площади, кроме виселицы и позорного столба, находится самый знаменитый в Майяре базар, он не оставил у Савы более яркого впечатления, чем эти многочисленные вестники смерти.
— У нас не так, — шептала она, подразумевая Тавин. Стенхе улыбался. «У нас не так… У нас не так открыто, — думал он про себя. — Но с каких это я пор говорю „у нас“, думая о Сургаре?»
Мангурре предложил:
— Пойдем домой, а? Чего шататься по улицам?
— Хорошо, — согласилась Сава. — Но давайте еще посмотрим на храм Орота.
Орота ничем бы не выделялся среди многочисленных гертвирских храмов, если бы в нем уже четыре столетия не венчались на царство майярские государи.
— Я хочу посмотреть, — сказала Сава, — ведь это на меня могли бы после смерти короля возложить корону.
— Сюда ты можешь прийти открыто, со свитой, — заметил Стенхе.
— Да, — ответила она. — Непременно приду.
Она прошла по стертым каменным плитам к алтарю, ступая на разноцветные пятна света, пропускаемые витражами. Молящихся в храме было немного. Стенхе подумал, что Сава слишком выделяется среди них своей независимой повадкой.
Он кашлянул. Сава не оглянулась, но, сбросив груз привычек, помолилась, встав на колени перед наиболее почитаемыми образами. Потом она положила монету на блюдо для пожертвований и пошла вдоль стен, останавливаясь иногда перед некоторыми из икон или статуй.
«Слишком прямо держится, — думал с досадой Стенхе. — Не привыкла кланяться…»
Перед одним из горельефов Сава замерла. Молодой священник заметил ее задумчивое остолбенение и подошел. Стенхе тоже придвинулся — на тот случай, если намерения парня не вполне благочестивы. Мангурре остался на месте, чтобы обеспечить отступление, если придется срочно уходить.
Может, и были у священника нечестивые намерения. Он начал говорить о том, что горельеф, к сожалению, не закончен, но нет мастера, который бы завершил работу.
— Не закончен? — обернулась Сава. — Почему же он не закончен? По-моему, тут изображено все, что хотел скульптор.
Парень стал объяснять, что горельеф должен был изображать триаду, трех ангелов, в руках которых жизнь человеческая, изваяны же всего две фигуры…
— Кто из нас слеп, святой отец? — спросила резко Сава и оглянулась, встретившись глазами со Стенхе.
Стенхе чуть заметно дернул щекой:
«Ну что же ты, госпожа моя? Обещала же, что будешь вести себя как простолюдинка…» Сава не заметила его укора.
— А ты, сударь, — спросила она его как незнакомого, — ты тоже видишь только двух ангелов?
Стенхе повернулся и рассмотрел горельеф повнимательнее. Двух ангелов увидел он: одного в венке из цветов и с цветами в руках — ангела, дающего жизнь, Ангела Жизни; второй ангел был суров, со свитком в одной руке и мечом в другой, — то был Ангел Смерти. Третьего ангела не видел Стенхе.
— Я вижу двух, дочка, — ответил Стенхе мягко. — Где ж ты углядела третьего?
Сава взяла его за рукав, потянула к себе, отступив на шаг. Стенхе стал на ее место, глянул опять — и увидел. Складки камня сложились в неземной красоты лик. Стенхе шагнул вперед — красота распалась, превратилась в уродливую маску и исчезла.
— Святые небеса! — вымолвил хокарэм. Священник, отодвинув Стенхе, тоже увидел: Ангел Судьбы стоял перед ним, грозный и милостивый одновременно.
И потрясенный священник запел древний гимн. В высоких сводах собора одинокий голос его терялся, и спешили к нему уже другие, чтобы узнать, в чем дело, ибо, хотя храмы стоят, чтобы в них молились, гимны все же положено распевать в свой черед, так как служение богам требует порядка… И Стенхе воспользовался поднятой суетой, чтобы увести Саву из собора.
— Стенхе, — сказала Сава задумчиво, когда они спешили к замку Орвит-Пайер. — Вот это и есть то, о чем говорится в гимне: «Каждый может увидеть миг рождения или миг смерти, но миг, когда обращен к тебе лик Судьбы, поймет не каждый»?
Стенхе хмыкнул.
— Ну и кутерьму ты устроила, госпожа моя, — проговорил Мангурре, догоняя их. — Идем быстрее, а то тебя провозгласят блаженной.
