С ними было очень просто общаться. Флоринда неожиданно порадовала меня, протянув мне рукопись, которую он не мог найти. Перевод его последней книги на испанский, 354 страницы, пронумерованные, начиная с четвертой, напечатанные на обычной пишущей машинке с двумя интервалами и перевязанные резиновым шнуром.
Я вспомнила комментарий Кастанеды и озабоченно сказала: «Но у меня уже нет времени прочесть это до отъезда».
«Это мы знаем, – сказала Флоринда, – но ты можешь оставить перевод у себя».
Примерно через двадцать минут мы прибыли в кубинский ресторан, оборудованный в народном стиле. Там было очень шумно, хотя занятыми были только половина столиков. Мы решили усесться сзади, возле стеклянной стены. Там было почти пусто, и мы могли бы без помех разговаривать. Флоринда и я сели рядом, спиной к двери. Кастанеда уселся напротив. Молодой официант подошел к столику; казалось, он знал обоих, поскольку спросил по-испански: «Как поживаете?»
Кастанеда и Флоринда производили впечатление людей, которые чувствуют себя очень хорошо. Без сомнения, они бывали здесь и прежде. Меню находилось на доске, висевшей на стене. Как знатоки, они заказали всем троим жаркое с картошкой. Оно готовилось с фасолью в маленьких горшочках. Кастанеда заказал горячий чай. Когда официант извинился, что у них не подают чай, он настоял: «Спросите на кухне! Мне всегда его здесь подавали». И действительно, ему принесли чай. Казалось, он отлично знает это заведение. Флоринда заказала кока-колу. Когда ее принесли, она взглянула на меня и сказала несколько извиняющимся голосом: «Это мой порок».
Несколько минут они с энтузиазмом наслаждались вкусной едой.
«Мы приехали в Лос-Анджелес только для того, чтобы вкусно есть», – пошутил Кастанеда, заказав себе еще и порцию поджаренных бананов на десерт, от которых мы с Флориндой отказались.
«Мы не любим готовить», – сказала Флоринда.
«И посуду моем неохотно», – добавил он. Флоринда больше не хотела есть, а я заказала себе капучино. Кастанеда колебался, но потом заказал и себе тоже. Затем они поведали мне о своих маленьких гастрономических пороках.
«У моего брата в Венесуэле кофейные плантации, – рассказывала Флоринда, – так что я привыкла пить хороший кофе. Но когда я приехала в Соединенные Штаты, кофе здесь был так плох, что не составило никакого труда от него отказаться».
О причинах ее зависимости от кофе она промолчала. После того, что она, в конце концов, рассказала, и прежде всего по ее виду – как она это рассказывала, можно было заключить, что ей было вовсе не так просто отказаться от шоколада.
«Я ела его по три раза на дню, – вспоминала она. – Я клала шоколад между двумя тоненькими кусочками хлеба или просто так, на язык, запивая глоточком кофе».
Она описывала этот процесс так, будто вновь переживала его в это мгновение, сопровождая движениями руки и живописно изображая истинное наслаждение. Похоже, ей до сих пор приходится бороться с этой страстью.
Кастанеда подтверждающе кивнул: «А мне приходится следить, чтобы она не ела шоколад тайно, иначе у нее на лице будут прыщики. – Потом он взглянул на нее с любовью – иначе эта бестия заболеет».
Флоринда, пойманная с поличным, плутовато улыбнулась и сообщила, что не только она подвергается искушению: «Нам приходится следить, чтобы он не пил кофе, иначе ему будет плохо».
Кастанеда, смеясь, признался, что это действительно так. Казалось, их совсем не заботит эта борьба против собственных страстей. Напротив. Кастанеда заказал себе еще и булочку с маслом, которую подали еще горячей. Он отломил кусочек, раскрошил его и высыпал в капучино. Он был полностью сконцентрирован на этом занятии.
– Каков был дон Хуан? – спросила я Флоринду.
– Он был очень старый. Но с силой двадцатилетнего юноши.
При упоминании имени дона Хуана, Кастанеда мгновенно поднял голову от капучино и подтвердил:
– У него было тело молодого парня.
В течение нескольких минут они одновременно говорили, перебивая друг друга и восславляя способности дона Хуана, подчеркивая свою любовь к нему.
– Флоринда была его любимица, – заверил Кастанеда с удовольствием.
