Посвящённый таким образом в реалии бельгийской действительности, Абдулла изо дня в день откладывал анализ своего незавидного положения в ней. Друзья, знакомые, дальние родственники в короткий срок снабдили Абдуллу различной информацией, сводившейся к одному: превратись в отвратное, гадкое насекомое, и тебя оставят в Бельгии. Он не знал, что делать со своей тоской и неприкаянностью по вечерам, засыпал с опасением пробудиться посреди ночи от не оставляющих его кошмаров, и только утро, как прежде, приносило ему привычное трепетное облегчение.
В этот тёмный декабрьский день дождь с самого утра с упрямством уличного идиота кропил окна мелкими визгливыми струйками. Прогулка на велосипеде отменялась. Абдулла проводил дочку и жену в школу. Жена продолжала посещать по второму кругу растянувшиеся на долгие годы курсы голландского языка. Он поднялся на второй этаж в крохотную каморку, сел на стул напротив тёмного экрана старенького компьютера. Недавно ему исполнилось сорок восемь лет. Кем он стал? От пронзительного ощущения «тюремности», «больничности» своего маргинального существования у Абдуллы больно сжалось сердце. Он отчётливо понимал, что главная часть его существа находится где-то в другом месте. Западная цивилизация, эпоха Возрождения, эпоха Просвещения — как это привлекательно звучало на уроках истории в шестом классе советской школы. Завораживающие созвучья названий европейских городов: Париж, Лондон, Рим, Амстердам, Брюссель… Мог ли он тогда подумать, что ему приведётся своими глазами увидеть Брюссель — город, целые кварталы которого колонизированы марокканскими, турецкими и африканскими обитателями, город, в котором первые этажи пустующих дворцов заняты мясными мусульманскими лавками, а по грязным мощёным улицам, камни которых, должно быть, ещё помнят стук копыт и колёс кортежей великосветской знати, женщины в чёрных балдахинах и платках катят коляски с младенцами мусульманского бэби-бума? Он попытался вспомнить годы учёбы в институте, свою любовь к точным наукам, поклонение культу естественных знаний, свои юношеские мечты о славе учёного-физика, избранного в элитное правительство автономной Чечено-Ингушской Республики. Он видел себя приглашённым в телевизионную студию «Останкино». Тридцатилетний Абдулла Юсупов на сцене при свете прожекторов сдержанно и содержательно отвечает на вопросы публики, нанизывает экспромтом, после коротких пауз, одна на одну молодые и свежие мысли.
Утром он сказал жене, что хочет возвратиться в Грозный. Жена должна была сообщить дочке по дороге в школу о его решении. В последнее время в ровном сиянии серых глаз дочки читался скрытый вызов, а в любом разговоре с ним она чуть сдвигала брови. Он любил дочь всё больше и больше, и теперь уже это было ясно ему самому: больше всего на свете. Это была чистая, жертвенная, немая любовь. Его рано повзрослевшая дочь, похожая на него каждой чёрточкой лица, холодно отдалялась от него. Иногда ему казалось, что она казнила его своим холодным, стальным взглядом за его прошлое с тайными мыслями о четвёртой жене и сыне и за его настоящее, в котором он, выхваченный резким дневным светом, неизменно выглядел жалким и никчёмным.
За окнами немного посветлело, назойливые звуки дождя казались немного приглушёнными. Абдулла спустился со второго этажа, сел на диван и принялся смотреть через окно на улицу. На стоянку перед костёлом съезжались автомобили, из них выходили люди и прятали под зонтиками свои хмурые рыхлые лица. Пробили колокола. Подъехал чёрный похоронный лимузин. Абдулла включил и прижал к щеке транзистор с горящей лампочкой и длинной антенной. В минуты душевной подавленности и немого одиночества он часто откидывался на подушки и приникал щекой с колючей седой щетиной к этому маленькому шипящему объекту с облезлой краской, должно быть привыкшему к его дыханию. Звуки и интонации родного языка, знакомая чеканная дикция дикторов неизменно приносили ему целительный, хоть и мимолётный, душевный покой. Он задремал на какое-то время, но выпавший из рук приёмник разбудил его своим падением и треском ломающейся пластмассы. За дверью безуспешно пытались вставить ключ в замок входной двери, и когда ключ всё-таки вошёл в замок, его со щелчком повернули. Открылась входная дверь, дочка с бледным лицом и горящими глазами вошла в дом первая. Жена тихо закрыла дверь. В припадке ярости, трясясь всем телом и упираясь в талию сжатыми в кулаки руками, дочка подошла к дивану. В изумлении и оцепенении выслушал он тяжёлые, как могильная плита, слова дочки, не позволяя своему сознанию до конца вникнуть в их смысл:
