Впервые это диковинное блюдо было подано на пиру Харуна ар-Рашида летом 196 года хиджры, или 794 года от Рождества Христова, как раз тогда, когда во Франкфурте отравилась королева Фастрада. Ошарашенные гости не верили своим глазам, когда в главный зал дворца Отражений внесли невероятных размеров серебряное блюдище, на котором возлежал запеченный слон. Не бык, не сазан, не конь – слон! Половинки вареных яиц, прилепленные к его подрумянившейся корочке, подобно нитям жемчуга, сбегали лучами по его лбу, вдоль хобота, по спине, на которой был устроен небольшой паланкин, и в том паланкине ехали отдельно приготовленные сердце и язык. Само блюдо, достаточно глубокое, было залито желтоватым желе, и испеченный исполин, лежа на брюхе, передние ноги вперед, задние назад, как бы купался в этом желе, опустив в него и свой хобот.
Нетерпение охватило собравшихся на пир надимов Харуна ар-Рашида (а их, имеющих постоянный титул сотрапезника халифа, было к тому времени уже человек пятнадцать) и всех гостей пиршества. Жадный рев огласил стены дворца Отражений, будто здесь собрались голодные люди, которым вынесли ведро похлебки. Кравчие принялись разделывать запеченную тушу, а самому халифу уже несли обжаренный кончик хобота.
– Так ты уверяешь, что это самое вкусное? – спросил халиф у сидящего рядом Ицхака ан-Надима.
– Да, хобот очень вкусен, особенно его нежный кончик, – отвечал знаток бирманской кухни. – После этого отведайте непременно язык. Он гораздо вкуснее говяжьего. Сердце же несколько сладковато, чему виной излишняя слоновья доброта.
– А все остальное?
– Мясо ног немного студенистое и по вкусу почти не отличается от говядины. Хороша также печенка. Нижняя губа подобна кончику хобота. А вот мясо со спины и с боков – не прожуешь. Только с голодухи. Ну, ешьте, ваше величество! Лучше один раз покушать, чем сто раз послушать.
Через несколько дней после смерти Фастрады король франков Карл впервые в жизни сделался дедом – у Хруотруды родился сын, названный Ромуальдом. Бурной радости сей незаконнорожденный младенец, разумеется, принести не мог, но и отдавать его на воспитание куда-нибудь с глаз долой Карл воспретил, сказав, что ему дорого любое потомство – внутрибрачное или побочное. Правда, долго тетешкаться с внуком ему не пришлось. В конце аранманота, как отныне назывался август, войска франков двинулись наконец-то на север наказывать неразумных саксов. Четырьмя потоками двигались они, пышущие гневом. Каролинг вел свою армию через Колонию Агриппину, к берегам Эмса и далее – на Детмольде. Людовик и Карломан-Пипин двумя кинжалами вспарывали Саксонии брюхо, освобождая Эресбург, Падерборн, Герштель, Брунисберг. Карл через Тюрингию двигался на Магдебург и затем – резко на запад, к берегам Везера. В два месяца без особых кровопролитий и битв все было решено в пользу франков. Почти не оказывая сопротивления, саксы сдавались, целовали крест, присягали на Библии, давали столько заложников, сколько нужно, а все мятежные вожди устремились туда, где некогда искали убежища Видукинд и его сторонники – в Данию. Сам Видукинд под именем Арнульфа возглавлял отряд, входящий в состав армии Каролинга.
Казнив более тысячи пленных, обвиненных в руководстве мятежом, к Рождеству Христову торжествующий победу король приехал в город, где на могиле Химильтруды лежали красные и желтые осенние листья. Он вез Химильтруде свою очередную победу и украсил надгробие изображением летящего ангела, отлитого из саксонской бронзы. Большего он ничего не мог дать ей, и она способна была отблагодарить его лишь светлой печалью, пронизанной лучами холодного осеннего воздуха, льющегося с севера на юг.
Но даже находясь в Ахене, близ усыпальницы Химильтруды, Карл не мог не видеть продолжающейся жизни и, глядя на юную дочь Ангильберта, чувствовал, как наливается свежестью, желанием, мечтою. Накануне Рождества выпало много снега и летящий ангел из саксонской бронзы превратился в снеговика, а когда начались праздничные увеселения, король забыл дорогу на погост, пустившись во все тяжкие ухлестывать за Гильдеминой, ведь в имени этой девушки жили звуки имени Химильтруды. Поначалу Карлу было совестно перед Ангильбертом, но старинный друг сам развязал королю руки. Однажды Хруотруда, увлеченная своим сынком и потому временно забывшая о любовных похождениях, сообщила отцу о том, что Берта влюбилась в Ангильберта, и тот отвечает ей взаимностью. Берте, второй по возрасту дочери Карла, в тот год исполнялось семнадцать, и в своем увлечении мужчинами она не уступала старшей сестре. Еще в прошлом году она сама забиралась в постель к Мегинфриду, брошенному Хруотрудою, да Мегинфрид прогнал ее, отчихвостив. Потом она некоторое время сохла по Дикуилу, и вот теперь – Ангильберт. Вызвав к себе своего старого друга и ровесника, Карл спросил его:
