– Что это еще за абсурдус? – поморщилась королева.
– То бишь ерунда.
– Так и говори. Сам же всегда бесишься, когда кто-то говорит непонятные слова, коли их можно заменить понятными. До чего же ты изменился! И не к лицу, поверь мне, тебе эта ученость.
Эти манеры выражаться… Тьфу! Все это как-то… не по-нашему. Вспомни доброго короля Дагоберта. Простодушнее и неотесаннее его не было в мире государя. Зато как он бил и басков, и саксов, и всех подобных им разбойников. И до сих пор его не забыли. Все песни – о Дагоберте.
Скажешь, не так?
– Не так, Хильдегарда, не так! – начиная сердиться, отвечал король. – Те времена прошли. Идиллия первых франкских государей канула в безвозвратное прошлое…
– Ох уж мне эти пышные фразочки!..
– Заткнись, пожалуйста, и слушай меня! Именно мы, франки, теперь призваны Богом совершить высочайшую миссию. Быть может, мне суждено уже будет стать государем всего христианского мира. И на этом новом витке истории нашего народа я не имею права уподобляться простодушненькому корольку Дагоберту. Упокой, Господи, его душу!
– Не слишком ли много ты берешь на себя, Карл? И так смотришь на меня… И не обнимаешь… Быть может, я кажусь тебе слишком толстой? Образованные ведь обожают тощих кикимор, у которых изо рта воняет гнилым желудком.
– Вот то-то я и твержу, что ты дура, – улыбался Карл и, заставляя себя уйти от мыслей о высоком предназначении франков, обнимал Хильдегарду так, как она любила – железными объятиями, от которых трещали даже ее швабские, твердые кости.
И все-таки дружба с Алкуином продолжала сердить королеву. Карл постоянно обещал ей, что как только «штукатурщик» выучит его всему, чем сам владеет, сразу же отправится куданибудь в один из больших городов, дабы там основать нечто среднее между крупным монастырем и университетом. Но Хильдегарда успела уже столь люто возненавидеть «Йоркского выскочку», что всякий раз, едва увидев его, чувствовала, как где-то в низу живота у нее что-то обрывается от злости. Она даже стала худеть от этого, и Карл вдруг заметил, что похудение ей к лицу.
Хильдегарда стала гораздо привлекательнее, и с наступлением лета король и королева испытали друг к другу неожиданно сильный прилив любовной тяги, в результате чего Хильдегарда вновь забеременела. Карл стал уделять ей много внимания и страшно переживал, что приходится расставаться, когда надо было идти с войной в Саксонию, а Хильдегарда почему-то очень тяжело переносила начало новой беременности, продолжала день ото дня худеть и часто жаловалась на боли в низу живота.
Все началось с того, что лужичане вторглись в Тюрингию. Карл отправил три полка на их усмирение, но у горы Зюнтель эти полки внезапно попали в западню, устроенную саксами, и были почти полностью истреблены – из трех военачальников погибли двое, из шести графов – четверо, из тридцати знатных воинов – двадцать пять. Вместе с известием об этой катастрофе пришла новость о том, что вся Саксония и Фризия охвачены восстанием против франков, миссионеры Виллегад и Лиутгер со всеми своими приспешниками вынуждены были срочно вернуться на родину, спасаясь от неминуемой гибели. Взбешенный всем этим, а также тем, что приходится расставаться с больной и любимой Хильдегардой, Карл со своим сильным войском вступил в пределы Саксонии, взял четыре с половиной тысячи заложников, привез их в Верден, расположенный на границе между землями франков и саксов, и здесь объявил, что, если в течение трех недель основные саксонские вожди, включая самого Видукинда, не сложат оружие и не присягнут ему в верности, аманаты будут казнены. Настроен он на сей раз был зло и решительно.
Еще бы! Его оторвали от таких любимых занятий – учебы у Алкуина и возни с Хильдегардой.
Когда срок ультиматума подходил к концу, прибыл один из вождей саксов и попросил отсрочки выполнения требований еще на три недели.
– Ни на три часа не уступлю! – грозно прорычал в ответ Карл.
Урочный час настал, и ранним октябрьским утром 6390 года заложников стали выводить небольшими кучками в поле под Верденом и там обезглавливать. Почти целый день совершалось жуткое дело, покуда наконец не были обезглавлены все аманаты. Зарядивший к вечеру дождик оросил собой поле, залитое кровью и заваленное отрубленными головами и безголовыми телами.
