– Сама видишь – бежать бесполезно, – вздохнул Хохол. – На ночь я их спущу. Дай мне телефон.
– Зачем?
– Отдай мне мобильник, я не буду повторять.
Марина размахнулась и швырнула трубку прямо к будке одной из собак, а потом насмешливо глянула на Хохла:
– Ой, надо же – упал! Достанешь?
– Издеваешься? Ну-ну, давай.
– Зачем ты меня сюда привез? – зашипела она, вцепившись руками в отвороты его куртки. – Ты думаешь, я не найду способ свалить отсюда?
– Я предупредил тебя, потом не жалуйся. Идем в дом.
– А если я не пойду?
– Я тебя унесу. Пойми – у тебя выхода нет. Давай переждем здесь, пока уляжется вся эта канитель с твоим ментом, потом спокойненько вернемся домой. Будешь жить, как захочешь.
Он потянул ее за собой, цыкнув на псов, моментально отскочивших к будкам, открыл ключом дверь и подтолкнул Марину в прохладные сени.
– Женька, зря ты это замутил, – входя, бросила Коваль. – Ой, как зря… зачем тебе это надо было?
– Да я ни при чем тут, – зашептал вдруг Хохол, прижав ее спиной к стене в темных сенях. – Бес хочет надавить через тебя на мента, чтобы помог ему с кичи одного авторитета вытащить, и потом можешь хоть замуж за него выходить… а я просто увез тебя из города, чтобы ни Бес, ни мент не нашли…
Марина осторожно провела пальцами по его ягодицам, нащупав в заднем кармане джинсов тонкую финку, аккуратно вынула ее и, оттолкнув растерявшегося Хохла, приставила лезвие к своей груди:
– А теперь всю правду, а не эти байки! Иначе – ты меня знаешь, всажу по самое не балуйся, даже не охну!
Хохол хлопнул себя по карману, обнаружил отсутствие любимого инструмента, потом посмотрел на Марину:
– Отдай…
– Я же сказала – выкладывай все, что знаешь, я не шучу. – Она чуть надавила на финку, чувствуя, как лезвие пропороло водолазку и задело кожу. – Ну?
– Перестань, Маринка, отдай… – Хохол протянул руку, чтобы отнять оружие, но Коваль отошла и сильнее надавила на рукоятку. По животу побежала струйка крови, кружевная водолазка начала промокать, и Хохол страдальчески сморщился: – Не надо… я сказал тебе все, что знал…
– Не верю, – спокойно объявила она, продолжая давить на финку и чувствуя, как вдруг закружилась голова.
– Клянусь чем хочешь – я больше ничего не знаю… Отдай, Маринка…
– Не подходи.
Марине вдруг стало так безразлично, чем кончится все это дерьмо, так пусто в голове и в душе, что даже плакать расхотелось. И стало все равно – жить, умереть…
– Моя сладкая, просыпайся, хватит уже спать. – Где она раньше слышала этот голос? – Давай, киска, сколько можно? Вот умница, глазки открыла…
Марина с трудом разлепила тяжелые веки и посмотрела на говорившего – это был Хохол, небритый, с провалившимися глазами.
– Ну… и рожа…у тебя… – с трудом произнесла она, еле шевеля губами.
– Да, киска, рожа, – бережно целуя ее руку, проговорил он. – Напугала ты меня… шустрая такая, как успела финку вынуть, что я и не почувствовал?
Коваль дотронулась рукой до неприятно ноющей левой груди – на ней была повязка.
– Что это?
– Это ты себе в грудь финку мою всадила, почти на все лезвие… Хорошо, что она у тебя упругая и большая, грудь-то, доктор сказал, а то бы в сердце – и песец… А так только шрам останется. Дура ты, Маринка…
Он поправил на ней рубашку и вышел из комнаты, прикрыв дверь.
«Черт возьми, а я не помню ничего – как здесь очутилась, что за дом, почему за финку схватилась… Надо же – сама себе грудь уделала!»
– Женя! – крикнула она, собрав силы. – Принеси водички…
Хохол вошел с большой кружкой в руках, присел на постель, осторожно поднял ее голову и стал поить. Устав, Марина откинулась на подушку и попросила:
– Сигаретку дай.
– Нельзя тебе.
– А ты со мной покури…
Его глаза радостно блеснули, он мигом сбегал куда-то, принес сигареты, закурил, подвигаясь к ней и прижимая свои губы к ее, чтобы выдохнуть дым в рот.
– В кого же ты превратила меня, киска? – пробормотал он. – Ведь люблю тебя, а вынужден здесь насильно держать… Прости меня, любимая… – И, не давая ей сказать, снова закрыл ее рот своим.
Марина уплывала от его прикосновений, от его рук, обнявших ее и прижавших к себе, от губ, ласкающих ее губы…
– Женя… не надо больше…
