— Теперь я вспоминаю золотые пагоды буддийского храма, где молились добрые монахи, — сказала Сфрагис. — Я помню священные изображения на стенах храма. Возможно, там была и Сарасвати?..
— Только индийский паломник смог бы ответить нам на этот вопрос, — рассмеялся Хайран. — Одно только скажу тебе. В последнем путешествии, когда я повстречал людей разных верований и обычаев, меня больше всего привлекли индусы. Их бескорыстное служение людям, их благородство и великое прошлое привлекли мою душу. Я не удивляюсь, что именно у них появился этот благородный принц Гаутама, ставший святым Буддой. Я говорю с тобой, а мысленно вижу индийского паломника, который рассказал нам о Будде. Если бы я был моложе и сильнее, я бы, возможно, принял эту веру. Особенно она стала привлекать меня после гибели моей Байт. Я часто задумываюсь над этим. Но я уже стар…
Сфрагис долго в задумчивости размышляла над словами Хайрана. Она не все поняла. По еще в Каписе ей пришлось много раз слышать о Будде, о его проповедях добра, и она сказала:
— Если смысл этой веры в том, чтобы делать людям добро, то, право же, Хайран, ты можешь считать себя последователем Будды, Разве нельзя делать добро, обращаясь к богу Белу? Я думаю, что, когда человек делает добро это видят не только боги, но и люди. И люди любят такого человека. Вот ему и награда.
— Ты умница, Сфрагис. Боги наделили тебя добрым сердцем и дали тебе разум. Ты все отлично понимаешь, словно прожила долгую жизнь. Может быть, твоя тяжкая жизнь в рабстве научила тебя этому?
Много дней Сфрагис занималась перепиской писем, которые Хайран приготовил для работорговцев. Чтобы найти купцов, едущих с караваном в большие торговые города, он целыми днями бродил на окраине города, где останавливались караваны, и договаривался с купцами. Он не жалел времени, не боялся, что прозевает барыш. Ом хотел во что бы то ни стало помочь Сфрагис найти свою мать.
Пещерный монастырь в Тармите
Его строили бактрийцы, принявшие буддийскую веру. Этот монастырь с буддийскими молельнями и богато разукрашенной ступой должен был соперничать с лучшими строениями, созданными в годы царствования великого кушанского царя Канишки.
Феофил прибыл в Тармиту, когда значительная часть зданий была уже построена и шла отделка помещений. Работали художники, мозаичники, ваятели.
Так нарядно, с таким художественным вкусом отделывались помещения тармитского монастыря, что даже взыскательный скульптор Феофил похвалил строителей и художников. Он сказал, что почтет за честь поставить посреди крытой колоннады каменные изваяния святых.
Большой квадратный двор был опоясан крытыми колоннадами, которые были украшены причудливой резьбой. Стены двора, выкрашенные в красный цвет, имели ниши для статуи, которые еще не были поставлены. Здесь предполагалось поставить изваяния бодисатв и дарителей в человеческий рост. Дорожка, выложенная белоснежными плитами, вела в центральное святилище, стены и пол которого были также красного цвета. Очень торжественно выглядела позолоченная статуя Будды, недавно поставленная, а вокруг этой статуи предполагалось поставить еще несколько скульптур. Их-то и должен был делать Феофил.
Двор этот примыкал к склону холма. Величественные арки вели к длинным сводчатым коридорам. Эти темные коридоры вели к маленьким кельям монахов, сделанным в толще пещеры. Чтобы найти келью монаха, надо было зажечь глиняный светильник, наполненный растительным маслом. Взяв в руки такой светильник, Феофил направился по коридору, тонущему во тьме, к дальней келье молодого монаха, с которым уже успел познакомиться. Монах оказался способным художником. Он сам расписал стены коридоров гирляндами пестрых цветов, изобразил фантастических животных с крыльями птиц. Оранжевое пламя светильника то и дело вырывало из тьмы причудливые росписи, пестрые и красивые.
Феофилу предстояла большая работа. Он видел, что в превосходных красных нишах сможет поставить дивные мраморные изваяния буддийских святых. Одного из бодисатв он решил изваять с лицом Каллисфении.
Феофилу хотелось поскорее приняться за работу. Он договорился с главным жрецом о хорошей оплате. Вскоре он уже стал лепить стройную фигуру Каллисфении. Она покорно сидела или часами стояла в той позе, которую задумал скульптор, и беспрекословно выполняла его приказания. Она была ему благодарна за то, что он освободил ее, рискуя своим благополучием. При всей ее беспечности и удивительном легкомыслии Каллисфении понимала, что увод рабыни мог кончиться печально, если бы хозяин настиг похитителя. Правда, Феофил продолжал утверждать, что вернет Хайрану стоимость рабыни, но Каллисфении не очень верила в это. Да и считала ненужным. Она говорила ему, что не стала бы платить, если все так хорошо удалось и можно было скрыться незаметно.
