Когда, покончив с художником, они ехали на машине обратно и пока остальные члены расстрельной команды прямо из горлышка пили коньяк, он впервые заметил, что с головой у него что-то не то. Как будто туда забрались какие-то люди. Фалангисты уже перестали злиться и даже с хохотом хлопали его по плечу. Пей, черт тебя подери, пей! Но он ответил им, что не пьет. Они опять покатились со смеху. С каких это пор, Эрбаль? И он очень серьезно сказал, что и раньше никогда не пил, никогда. Я не переношу спиртного. Брось, ты ведь вечно ходишь опухший с перепою! Оставь его, бросил через плечо тот, что сидел за рулем, у него сегодня какая-то особенная ночь. Вон даже голос вроде как переменился.
Эрбаль больше не проронил ни слова. Еще тогда, услышав выстрел, он ощутил острую тоску. Теперь они ехали по очень прямой дороге, и он карандашом плотника рисовал портик «Глория». И делал это с совершенно необъяснимым умением. К тому же он вдруг почувствовал, что отныне может все что угодно растолковать с помощью слов, которых никогда прежде в речи не употреблял. Красота ангелов, держащих в руках орудия казни Христовой, объясняла ему теперь его же собственная голова, это красота скорбная, в ней явлена печаль по несправедливо умерщвленному Сыну Божьему. А когда Эрбаль нарисовал пророка Даниила, у него получилась веселая каменная улыбка, и, проследив направление собственного взгляда, он нашел объяснение сей загадки. По площади Обрадойро шла Мариса Мальо, вся залитая солнечным светом, и в руках она несла корзинку, накрытую белой салфеткой.
Как прошло вчерашнее дело, Эрбаль? – мрачно спросил его начальник тюрьмы.
Он был назарянином, сеньор.
Эрбаль заметил, что начальник уставился на него в изумлении, и тотчас вспомнил, как ночью кто-то из расстрельной команды сказал, будто у него изменился голос. Впредь лучше помалкивать. Или произносить что-нибудь покороче. Да, сеньор, нет, сеньор.
Так что когда вошла Мариса Мальо с корзинкой, он ответил на ее «добрый день» мычанием и резким взмахом руки, который означал: ставь корзину сюда, я буду ее проверять. Но, едва подняв салфетку, он обратил внимание на кусок деревенского сыра, завернутый в капустный лист. Так-так, а вон и рукоятка, подсказал ему видоискатель, отныне засевший у него в голове. На следующий день она опять пришла с корзинкой, и он ясно различил в пироге револьверный барабан, но жестом показал, что все, мол, в порядке и корзинку можно передать. На третий день он уже наверное знал, что в хлебе окажется ствол револьвера. И с любопытством ждал следующей передачи. Тем утром у Марисы были темные круги под глазами, каких никогда прежде он не замечал, потому что только теперь Эрбаль осмелился наконец-то глянуть ей в лицо, и еще он осмелился раздеть ее взглядом – всю, с ног до головы, и увидел то, что было под одеждой, как раньше видел насквозь сыр, пирог и хлеб. Я принесла форель, сказала она. И он различил в брюхе каждой форели по патрону и сказал: хорошо, я все передам, а ты ступай.
До сих пор он избегал взгляда Марисы Мальо. И, не отваживаясь поднять голову, впивался глазами в ее запястья. Ему стало по-настоящему больно, когда он сам удостоверился, что слухи не обманывают – все правда. Она и на самом деле вскрыла себе вены на руках, когда ее родственники, очень важные сеньоры, стали требовать, чтобы она забыла доктора Да Барку. Мариса Мальо сильно исхудала – прямо кожа да кости. Мариса Мальо вместо браслетов носила на запястьях белые бинты. Мариса Мальо готова была умереть за доктора Да Барку. И тогда Эрбаль зашел в караульное помещение и там незаметно подменил спрятанные у форели в брюхе патроны: подсунул вместо них патроны другого калибра. Темной ночью доктор Да Барка собрал револьвер и попытался зарядить, но тотчас понял, что задуманная операция провалилась – побег не состоится. И тогда он расшатал каменную плитку в полу и, к удивлению товарищей, схоронил под ней револьвер с непригодными патронами.
Несколько ночей спустя расстрельная команда пришла и за ним. В ней были люди из Фронтейры, которые хорошо знали доктора и мечтали свести с ним счеты. В команду попал даже один нерадивый студент-медик. Но Эрбаль не пустил их в камеру. Чей-то чужой голос диктовал ему из головы на манер суфлера: Скажи им, что его здесь нет, что днем его по ошибке увезли в Корунью. Надо же! А ведь тот, кого вы ищете, как раз сегодня был отправлен в Корунью – там будет проводиться предварительное следствие. Вот уж кому я не завидую! У тех, кто явился за доктором, было вполне конкретное задание, а также приказ какого-то начальника. Для пущей убедительности Эрбаль провел рукой по горлу и добавил: Ему устроят публичную казнь, как он того и заслуживает. Дня через два-три его прикончат на Крысином поле, так что можете о нем позабыть и – да здравствует Испания!
