Парламент: «То же собрание политических клиентов, которые зависят не от избирателей, а от воли правительства, потому что их выбирает не народ, а фактически назначают заранее те, кто составляет списки…С такими парламентами делаются законы, с такой администрацией они приводятся в исполнение».
Юстиция: «Судья и члены трибуналов первой инстанции, за исключением председателей, сменяемы, так же как и все мелкие служащие и полицейские агенты. Народ не имеет доверия к судам».
Культура: «Школы — фабрики чиновников, государственных служащих, адвокатов…Эта фабрика готовит кадры для олигархии, правящей Румынией. Из этих фабрик выходят и сменяют друг друга в слепой конкурентной борьбе за захват должностей, рангов, привилегий и прибылей рыцари авантюристической олигархии. Год за годом на общественной арене появляются в театральных позах свежие теоретики, реформаторы и патриоты, слабоумные создатели новых систем, экзальтированные подстрекатели, шовинисты, националисты, ириденты, антисемиты, великодержавные шовинисты».
Все это вместе и называется в Румынии «демократической системой».
«И эта полукультурная, или в лучшем случае ложно-культурная, олигархия, настолько же неспособная к продуктивному мышлению, насколько она жадна на привилегии и почести, присваивает себе всю власть в государстве. Она же с жестокой и возмутительной наглостью отрицает за крестьянством (огромной послушной массой — производительницей всех наших богатств) всякое, даже консультативное, право вмешательства в общественные дела под предлогом, что крестьяне якобы невежественны и не обладают политической зрелостью. Поделенная на две банды, претенциозно именующие себя «историческими» — либералов и консерваторов, — банды страшнее, чем варварские орды, без страха перед законом и без страха божьего, — эта олигархия законодательствует, администрирует, попирает законы, которые она же издала еще вчера, и завтра те, которые изданы сегодня, чтобы послезавтра и от них отказаться, без чувства преемственности и безо всякой системы, кроме той, которую требует мгновенное совпадение ее интересов и стремлений увековечить эту священную организацию, именуемую у нас демократией».
Мы привели эти выдержки из статьи Караджале, чтобы показать решительность и беспощадность его общественного анализа. Уже первый фрагмент «1907 года» исполнен такой правдивости и такого широкого охвата всей сути проблемы, каких румынская публицистика доселе еще не знала.
«БЕДЛАМ ВИЗАНТИЙСКИХ ИНТРИГ»
Написав свою статью и опубликовав ее в венской газете, Караджале не успокоился. Он разослал экземпляры газеты своим друзьям в Румынию в сопровождении оригинала на румынском языке и просьбы опубликовать статью и в каком-нибудь отечественном издании. Чувствуется, что автор придает большое значение этому выступлению и продолжает думать о тех вопросах, которые он в нем поставил. В эти тяжелые месяцы вся внутренняя сила Караджале обращена только к событиям в Румынии. Он живет вестями с родины и непрестанным мучительным думанием обо всем, что там происходит. Он пишет Петре Миссиру:
«Да, дорогой Петраке, здесь не может быть и речи о последствиях чьей-то личной ошибки или личной ненависти, и следовательно, нельзя говорить о невиновности какого-нибудь определенного лица…Это банкротство целой системы!»
В начале июня печальный, угнетенный, непохожий на себя Караджале едет на родину, чтобы увидеть своими глазами размеры катастрофы. Он гостит несколько дней в Яссах у своего старого друга Ронетти-Романа, автора пьесы «Манасе». В Бухаресте он живет, как всегда, у Влахуца. Те, кто видел его во время этой поездки, были поражены его изменившейся внешностью: никогда не унывавший Караджале производил впечатление больного человека; на его пожелтевшем лице по-прежнему выделяются живые, блестящие глаза, но блеск их печален.
На родине Караджале вновь и вновь убеждается в правильности всего того, что он писал в своей статье, бухарестская политическая жизнь, вздорная полемика между политиканами, совершенно равнодушными к тому, что произошло в селах, — вое это похоже на «настоящий бедлам подсиживаний и византийских интриг».
