— Вай, я несчастная! Вай, закатилось мое солнышко!…
Она была в полуобморочном состоянии, и если бы Марина вовремя не поддержала ее, то, наверно, рухнула бы на землю… Марина, обняв Бостан-эдже, отвела ее в сторону, принялась успокаивать, но та все повторяла, захлебываясь рыданьями:
— Сынок мой!.. Вай, Аннам-джан!..
Тревога ее, в конце концов, передалась и Марине. Она крикнула:
— Ребята! А где Аннам?
Вое стали растерянно оглядываться — Аннама не было среди них. К Бостан-эдже подошел Мухаммед. Марина, сама еле сдерживавшая слезы, объяснила ему:
— Она думает, с Аниамом несчастье…
Мухаммед, понимающе кивнув, ласково обратился к Бостан-эдже:
— Да вы не терзайте себя понапрасну, Бостан-эдже. Ничего страшного с вашим сыном не случилось. Экскаватор у него опять застроптивился, ну, Аннам, видать, со стыда и перепугу выскочил из кабины и спрятался где-нибудь. Не волнуйтесь, разыщем мы его, никуда не денется.
Но Аннам словно сквозь землю провалился — исчез, как иголка в песке. Ребята обшарили все окрестности, звали его, надрывая глотки, — он не откликался.
Потом все снова столпились вокруг экскаватора.
Марина отвела Бостан-эдже в вагончик, уложила ее в постель. Поскольку Бостан убедилась, что сам Аннам в аварии не пострадал, то немного успокоилась, только время от времени вздрагивала всем телом. Не заботясь о том, понимает ее Марина или нет, она заговорила в горячечном возбуждении:
— Ты уж не суди меня строго, Марал-джан, сердце-то у меня слабое, заденет его хоть краем тревога какая или беда — так оно и затрепыхается, как курица, которой свернули шею. Не дано тебе пока знать — что такое любовь материнская… А особливо, когда сынок у тебя — единственный. Детей-то у меня четверо было, да перемерли все, а война, будь она трижды проклята, отняла у меня половину моего сердца — отца Аннам-джана. Осталась я с одним Аннамом… Уж как я тряслась над ним, дочка, как заботилась, чтобы рос он сытым да здоровым!.. На колхозных-то работах спины не разгибала, к дням прибавляла ночи… С пропитанием тогда было туго, и когда Аннам, плача, просил хлеба, душа моя становилась похожей на решето. Вай, не могла я досыта накормить своего сыночка!..
До Марины доходил лишь общий смысл горестного рассказа Бостан-эдже, но она понимающе качала головой, вздыхала сочувственно.
Вдруг Бостан-эдже встрепенулась:
— Где Аннам, Марал-джан?..
— Придет, придет. Потерпите.
Марина произнесла эти слова по-туркменски, и, услышав слово «сабыр», что означает и «терпение», и собственное имя, Бостан-эдже оживилась:
— Ты сказала — Сабыр?.. Неужто ж Аннам к Сабыр отправился? Вай, Марал-джан, как это ты догадалась?
Марина смотрела на нее с недоумением, а Бостан-эдже торопливо продолжала:
— Верно, дочка, есть у него тетка, Сабыр, сестра его отца. Уж как она любит Аннам-джана!.. Души в нем не чает. Ну, да куда же ему еще-то пойти? Воротиться в аул, так стыда не оберешься, Артык-ага по головке его не погладит. Колхоз, скажет, на стройку тебя направил, оказал тебе доверие и почет, а ты сбежал оттуда, как последний трусишка?.. Ох, обязательно он так скажет, уж я-то знаю Артыка-ага. Угадала ты, доченька, нет Аннам-джану иного пути, кроме как к Сабыр-эдже… Там он, там, головушка непутевая!..
Она стала подниматься с постели, Марина попыталась удержать ее:
— Куда вы, тетушка Бостан?..
— К Мухаммеду, дочка. Надо сказать ему, где Ан-нам-джан. Пусть воротит его да потолкует с ним, как старший брат. Не по злому же умыслу поломал сынок это страшилище. Неужто ж бригада не простит его, не поможет стать на путь верный да праведный?
Как ни отговаривала ее Марина, которая и наполовину не разобрала, что втолковывала ей Бостан-эдже, — та встала с постели и заторопилась к злосчастному экскаватору.
Ребята, все еще толпившиеся там, не обратили внимания на приход Марины и Бостан-эдже. Они были заняты делом: силились водворить на место сорвавшуюся цепь, из-за которой, как, в конце концов, удалось выяснить Мухаммеду, и произошла авария. Цепь в своем движении поддела моток толстой проволоки, тогда-то и раздался скрежет, перепугавший и Аннама, и бригаду.
