— При чем тут мой отец?
— Мы надеемся, что вы достойны его имени и его славы. Кстати, Артык-ага не учился специально на командира и не имел за плечами опыта руководства народными массами — когда встал во главе, туркменской бедноты! А вы, Бабалы Артыкович, во время войны проявили мужество, бесстрашие, беззаветную верность родине, партии. После войны республика узнала вас как неутомимого, жадного до настоящего дела, талантливого ирригатора. Неплохой получается сплав: коммунист, плюс боевой командир, плюс способный, опытный инженер, плюс горячий энтузиаст орошения пустыни, — секретарь обвел присутствующих улыбчивым взглядом, — вот вам и готовый руководитель любого участка на Большом канале!..
Бюро единодушно поддержало его. Бабалы оставалось только помалкивать.
За него высказался приглашенный на бюро начальник строительства Большого канала Сергей Герасимович Новченко, взявший слово последним:
— Бабалы Артыкович — мой ученик. И думаю, не станет спорить со своим старшим наставником. Так вот, от его имени я заявляю, что он принимает должность начальника участка Рахмет! Или ты боишься трудностей, Бабалы?
Бабалы криво усмехнулся:
— Пока ни у кого не было оснований упрекать меня в трусости.
— Тогда, может, тебе плевать, проложим мы канал или нет?
За время совместной работы с Новченко Бабалы привык к его резкому, властному тону и к тому, что тот в любой аудитории не стеснялся в выражениях. Потому он не стал возмущаться демонстративно обидным предположением Новченко, а твердо сказал:
— Я готов положить жизнь за успешное завершение строительства!
И вот теперь он вместе с верным Нуры готовился к дальней дороге и нелегкой борьбе за воду.
Нуры вышел из дома, сгибаясь под тяжестью громоздкого чемодана и узлов с постелью и другими пожитками. Запихнув все это добро в машину, он вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб, отдуваясь, — сказал:
— Говорят, два переселения равны одному пожару.
— Ну, ну, не преувеличивай. Не так уж много вещей мы с собой берем.
— Таскать-то их — мне.
Бабалы нахмурился:
— Я же, кажется, предлагал тебе свою помощь.
Шофер, свято оберегавший Бабалы от лишних забот, только головой покачал:
— Ай, начальник, шуток не понимаешь!.. Какой из тебя носильщик? Побереги свои раненые ноги.
И стремглав кинулся в дом за новой партией домашнего скарба.
А Бабалы вдруг погрустнел…
Он отправлялся в дальнюю поездку, — и никто его не провожал.
Сегодня вон даже и домработница где-то загуляла. Ну, это ее дело. А вот что Аджап не смогла остаться — жалко… Как ему хотелось бы, чтобы она помахала ручкой вслед удаляющейся машине!..
Но ведь проститься-то с ним она пришла. Й это многое для него значило. Правда, опять она уклонилась от прямого ответа на его предложение — приехать к нему на канал после окончания института. Но ведь пришла же к нему, сама пришла, и дом вместе с ним осматривала, и пожелала ему доброго пути и удачи в делах. До сих пор звучат в его душе прощальные ее слова…
Они окрыляют Бабалы!..
Все вещи наконец были уложены в машину.
Нуры сел за руль, Бабалы устроился рядом. «Газик» резво выехал со двора, покатил по ашхабадским улицам.
— Выходим на оперативную прямую! — провозгласил Нуры.
Они мчали на восток по проспекту Свободы, растянувшемуся чуть не на десять километров.
По обеим его сторонам кипело строительство.
Но вот проспект кончился, и Бабалы чуть заметно покачал рукой в прощальном жесте: до свидания, Ашхабад!..
За городом буйно цвела земля — этой весной природа расщедрилась на свои дары. Травы на лугах было вдвое больше, чем год назад: к осенней, так и оставшейся, из-за мягкой зимы, сочной и зеленой, добавилась свежая, весенняя. И так как весна не поскупилась на влагу, то тут и там из сытой почвы вымахнули такие цветы и растения, каких прежде никто и не видывал, и даже старожилы не знали их названий.
За Гяурсом широко распахнулось многоцветье, от которого рябило в глазах. В траве алело превеликое множество маков. Склоны холмов отливали различными гармонично чередующимися красками: красноватой, оранжевой, лиловой, голубой, — словно кто специально наложил на них все цвета радуги.
