— Вот почему вы не в настроении… Можно полюбопытствовать — за что вы пострадали?
— Ни за что! Ей-богу, ни за что. Интеллигентишкам вроде Ханина, видишь ли, не нравятся мои манеры. Им хочется дипломата из меня сделать. Чтоб я, значит, был тише воды, ниже травы, ни на кого не повышал голоса. Ну, и жалуются, ябедничают — в обком, в Цека. Черт, — скоро и чертыхнуться будет нельзя.
— А вы ведь действительно часто хватаете через край.
— И ты туда же? По-твоему, я должен потрафлять лодырям, миндальничать с пустомелями и пройдохами, лебезить перед безрукими дураками? Нет, братец, я привык резать правду-матку в глаза!
— Это можно делать без крика, брани и оскорблений.
— Учи, учи меня, старого дурака. Нет уж, Бабалы, поздно меня перевоспитывать. Изящная словесность — не про меня. Да если я и наору на кого — так ведь для пользы дела! К честному брань не липнет, а нерадивого, глядишь, подстегнет. Матюгнешься — и у самого на душе полегчает. Никто еще в больницу не слег от моего крика. Тебе вот от меня тоже доставалось — а с тебя все как с гуся вода.
— Ну, не скажите… Один умный человек сообщил мне недавно, что нервные клетки не восстанавливаются.
— Вот-вот, мне еще не хватает трястись над вашими нервными клетками. Мои бы кто пощадил!
Разговор в обкоме, видимо, все-таки пронял Новченко, и теперь он ворчливо оправдывался перед Бабалы.
После паузы Новченко сказал:
— Слушай, Бабалы, вот что я хотел спросить… Почему, когда вышла газета с этой паскудной статьей, ты мне даже не позвонил, а помчался к Алексею Геннадиевичу? — Бабалы уловил в его голосе обиду и ревность. — Нашел защитника!
— Откуда вы знаете, что я у него был?
— А у меня широкая агентурная сеть! — Новченко расхохотался.
— Тогда вы должны были бы также знать, что я ездил в Ашхабад проведать отца Аджап. Вы же сами посоветовали мне не оставлять ее одну. А уж попутно заглянул в министерство — чтобы поставить все точки над «и».
— Мог бы все-таки меня поставить в известность о шагах, которые ты собрался предпринять. Я что тебе — не друг, не союзник?
— С временем у меня было туго! К тому же мы ведь с вами оказались в положении конфликтующих сторон… И я имел основания опасаться, что вы опять на меня накричите.
— Ну, накричал бы. Тебе не привыкать. А над статьей все равно нам вместе надо было покумекать. Ты-то, надеюсь, сразу понял, что это работа Меллека Веллека?
— Трудно было не понять — все шито белыми нитками.
— Мы вроде одинаково к нему относимся и оба у него — как кость в горле. Ты же бросился искать поддержки у человека, который покрывает этого подлеца!..
— Покрывает? Ну, не совсем так. Вернее, совсем не так, я в этом убедился.
— Вижу, наш краснобай заговорил тебе зубы. На-Шли общий язык, а?
— Алексей Геннадиевич, при всех своих слабостях, человек неплохой. Честный и умный.
— Был бы честным и умным, не держал бы при себе таких, как Меллек!
— Положа руку на сердце — ваш завхоз, например, не произвел на меня впечатление ангела. А вы не спешите от него избавиться. Может, потому, что он охотно позволяет обращаться с собой, как с циновкой, о которую вытирают ноги?
Глаза у Новченко начали набрякать яростью, но он сдержался, только сердито хмыкнул:
— Это ты демонстрируешь — как можно вежливо резать правду-матку?
— Я ничего не демонстрирую. Говорю то, что думаю. А вы этого не любите, Сергей Герасимович?
Новченко заставил себя хохотнуть:
— Поддел, поддел старика!.. Да, брат, тебе палец в рот не клади. Ладно, выгоню я к чертовой матери этого завхоза Самому надоел. Лебезит, лебезит, дьявол…
— Зря такие типы не лебезят. Честное слово, мурруки гышшиевы из таких вот и вырастают.
— Ну, у этого жулика песенка спета. Ты, кстати, на суде не присутствовал?
— Я же был в это время в Ашхабада
— Но слышал, как Меллеку хвост прищемили? Дай бог, чтоб из свидетеля он стал обвиняемым. К тому вроде идет…
Бабалы потер ладонью щеку:
— Прав был Алексей Геннадиевич: он сам вырыл себе яму. И это-то и обидно — что сам. А мы что делали?
— Мы-то с ним не лобызались. А вот твой Алексей Геннадиевич…
— Оставьте вы его в покое. Я вот что хочу сказать… Конечно, как веревочке ни виться, а концу быть. На том или другом, а Меллек сорвался бы. Инородное тело здоровый организм из себя выталкивает. Плохо то, что мы до суда не сумели его разоблачить. И придется исключать его из партии уже после того, как он сядет на скамью подсудимых. Он ведь, наверно, и сейчас, пытаясь вывернуться, козыряет и своим положением, и своим партбилетом. И кто-то его боится. А кто-то и поддерживает.
