— Она то же самое сказала, — кивнул я. — Но какое это имеет значение?
Он пожал плечами. Видимо, считал, что я сам должен ответить на вопрос.
— И никаких особых перемен за этот год не произошло. Это называется житейская мудрость?
— Так они говорят.
— Короче, мне осталось продержаться пять-шесть недель. И за это время я должен решить, как будут складываться отношения между мной и Джен.
— Нет.
— Почему нет?
— У тебя есть пять или шесть недель, чтобы не решать, — ответил он.
— Вон оно как…
— Улавливаешь разницу?
— Думаю, да.
— Нельзя ничего менять до тех пор, пока не исполнится год. И никаких решений принимать не надо. Ты не обязан предпринимать какие-либо действия. Это самое главное — не предпринимать никаких шагов до тех пор, пока не исполнится ровно год.
— Понял.
— С другой стороны, — продолжил Джим, — тут у нас речь зашла о твоей личной жизни. У нее тоже может быть своя личная жизнь. Ты трезв вот уже год, и тебе решать, болтаться и дальше, как дерьмо в проруби, или действовать. Согласен?
— Ну, возможно.
— Сам знаешь, — добавил он, — выждать год — это общепринятое правило. А некоторым людям советуют ничего не менять в своей жизни на протяжении первых пяти лет.
— Издеваешься?
— Или даже десяти, — буркнул он.
Очередная встреча проходила в здании госпиталя Сент-Клэр. Большинство участников только что прошли здесь процедуры детоксикации, а потому особой адекватностью не отличались. Было очень трудно заставить их не спать, и почти невозможно заставить хоть кого-то говорить. Мы с Джимом уже бывали здесь несколько раз, и нам редко доводилось выслушивать такую бредятину, но, с другой стороны, это могло послужить хорошим уроком.
Я провожал его домой, и тут вдруг Джим сказал:
— Запомни, это очень важно. Будда примерно так говорил: «Источником всех твоих несчастий является неудовольствие по тому или иному поводу».
— Сам Будда? — спросил я.
— Ну, мне так сказали, хотя должен признаться, когда он это изрекал, меня там не было. Ты удивлен?
— Ну, — протянул я, — вот уж никогда бы не подумал, что в его высказываниях кроется такая глубина.
— Это ведь не кто-нибудь, а Будда.
— Так его все здесь называют. И сам себя он так называет. Здоровенный парень, ростом не меньше шести футов и шести дюймов, с бритой башкой и толстым животом. Частенько бывает на полуночных собраниях в Моравской церкви,[11] но и в других местах иногда появляется. Вроде бы раньше был отвязным байкером, до поры до времени, и еще я думаю…
На лице его возникло столь странное выражение, что я резко остановился. Джим покачал головой:
— Тот, настоящий Будда, сидел под священным деревом Бодхи? Ждал просветления?
— Я думал, он под яблоней сидел и открыл закон гравитации.
— Это Исаак Ньютон.
— Если Ньютон, значит, Будда сидел под фиговым деревом, верно? Будда, это же надо! Послушай, тут какая-то ошибка природы. Единственный Будда, которого я знаю, это парень из Моравской церкви. И все время, если не ошибаюсь, околачивается по самым хулиганским барам на Вест-стрит. Хочешь опять поделиться со мной, рассказать об источнике всех своих несчастий?
Проводив его до дома, я вернулся к себе в гостиницу. Я заходил туда раньше, проверил почту, удивился, что сообщений нет. И на этот раз в ячейке не было ровным счетом ничего. Я спросил парня за стойкой регистрации, тот ответил, что пару раз мне звонил какой-то человек, но не назвался и сообщений не оставлял. Единственное, что он мог сказать: звонил мужчина.
«Джек, — подумал я, — и он перестал оставлять мне сообщения, потому как толку от них никакого».
Я поднялся к себе и уже снимал пиджак, когда зазвонил телефон.
— Мэтт? — послышался незнакомый голос. — Это Грегори Стиллмен.
— Не думаю, что припоминаю…
— Мы виделись на днях на собрании «Трезв сегодня». Нас познакомил Джек Эллери.
— Ах да, вспомнил. — Ну, конечно, поручитель Джека, дизайнер ювелирных украшений, и одно из них болтается у него на ухе. — Вот только фамилию вы не называли.
— Нет. — Он тяжело вздохнул. — У меня очень плохие новости, Мэтт.
