Михель спал долго, всю ночь и почти до полудня. Проснувшись, лежал, потягиваясь и зевая.
— Не пора ли, приятель? — мягко спросил доктор. — Ты, право, отменно выглядишь.
— Нет, — сказал Михель. — Отдыхать! — И натянул на голову куртку из волчьего меха.
А на другой день разгулялась лихая метель. Михель спал, как младенец. Доктор и матрос угрюмо сидели у огня. Роберт был в забытьи.
К утру все притихло.
— Михель идет, — сказал ирокез.
— Скотина, — буркнул ему вслед Ричардсон. Помолчал и задумчиво отнесся к Хепберну: — Вы ничего не заметили? А? Гм! Сдается, парень крепче прежнего.
Хепберн пожал плечами. Потом мирно произнес:
— Э-э, сэр, индеец знает, когда спать, когда охотиться.
Увы, и на сей раз Михель вернулся ни с чем. И опять захрапел в своем углу.
А ночью Ричардсон склонился над Михелем. Склонился и вдруг отпрянул в ужасе. Почудилось? Галлюцинация? Доктор опять нагнулся к Михелю. И теперь совсем уж явственно различил сладковатый сытный запах. Никогда в жизни не слышал Ричардсон этого запаха. Не слышал, но готов был поклясться, что так пахнет… человечина.
Утром Михель не выразил желания покинуть шалаш.
— Послушай, — глухо начал Ричардсон, — ты же видишь, наш молодой друг…
— А, — отмахивался Михель, — кто вас держит? Идите, олени ждут…
— Не пойдешь?
— Не пойду.
Ричардсон заскрипел зубами:
— Пойдешь, скотина!
— Послушай, — вмешался Хепберн, — ты был нам верным товарищем, а теперь тебя не узнать…
— Отвяжись!
— Ладно! Придет время… — угрожающе сказал доктор и обернулся к Хепберну: — Вот что, старина. Я насбираю лишайников, а вы — по дрова. Тут, знаете, где-нибудь рядышком. Хорошо?
Михель и бровью не повел.
Ричардсон приласкал мичмана:
— Мы скоро.
У мичмана навернулись слезы.
— Мне не встать, доктор, вы бы лучше…
— Полноте, мой мальчик. Мы скоро.
Роберт привалился к стенке шалаша.
Шаги утихли. С сосен глухо падали комья снега.
— И тебе не совестно? — сказал Роберт.
Михель ковырял в зубах. Лицо его выражало равнодушное презрение.
— Мерзавец! — тонко крикнул Роберт.
Михель перестал ковырять в зубах.
— Молодой, а бранишься, как старуха.
Вдалеке стучал топор Хепберна.
— Предатель, — сказал Роберт. — Скоро все в лесах узнают…
— Михель не предал, — с внезапным гневом ответил ирокез. — Есть закон Большой Беды. У вас свои законы… — Он заговорил сбивчиво, мешая английские слова-коротышки с индейскими, длинными, как ружейный ствол. — Михель предатель? Это ты, ты, ты… Проклятые белые! А-а, шелудивый пес…
Хепберн услышал выстрел. Доктор? Нет, доктор, кажись, в другой стороне… Хепберн вдруг побежал к шалашу что было мочи. Увязал, падал, переваливался через валежины. Спешил, спешил…
Как было не спешить? Ведь Хепберна осенило: это индейцы! Индейцы, присланные Франклином. Спасение… Он увязал в снегу, переваливался через валежины.
Он ворвался в шалаш… и попятился: мичман лежал на спине; лицо его было залито кровью, правая нога разута.
— Вот так, — торопливо сказал Михель. И показал, как мичман приставил дуло ко рту, курок нажал пальцем ноги…
Доктор шагнул в шалаш и оцепенел. Потом рухнул на колени, обеими руками сжал голову Роберта. В шалаше было сумеречно, костер не горел, но и Михель и Хепберн видели, как дрожат руки Ричардсона.
— Господин ружье… — возбужденно повторял Михель. — Я спал. А господин ружье… и… Господин ружье и так… вот так, господин…
— Стоп! Когда он разулся? — спросил доктор.
— Михель спал.
— Гм!.. Ну, ну… Спал. Хорошо. Должно быть, спал… — Ричардсон потупился. Потом посмотрел на матроса: — Полагаю, делать нечего?
— Верно, — вздохнул матрос. — Надо идти.
И они пошли к Зимнему озеру.
Михель настойчиво убеждал: к Зимнему озеру не добраться, лучше взять южнее, где олени, мясо, добыча.
Хепберн рявкнул:
— Ишь нацепил!
И впрямь, у Михеля было ружье, два пистолета, кинжал, нож, а у них с доктором — ружье, да пистолет, да вот еще топор.
— Думаешь, мы не знаем? — злобно продолжал матрос.
— Придержите язык, Хепберн, — сердито приказал доктор.
Ирокез заглядывал ему в лицо:
— Михель не виноват, Михель клянется. А этот… — Индеец мотнул подбородком на матроса.
— Что ты мелешь? — угрюмо спросил доктор. — Хепберн ничего худого…
