— Откуда ты? — спросил капитан Темпеста.
— Из турецкого лагеря. Виконт Ле-Гюсьер еще жив, — поспешил ответить Эль-Кадур. — Я узнал это от одного из начальников войск великого визиря.
— А он тебя не обманул? — дрогнувшим голосом продолжал юноша.
— Нет, синьора, не думаю. Он…
— Опять! Сколько же раз мне повторять тебе, чтобы ты не называл меня так!
— Прости, синьора, но здесь нет никого, кто бы мог нас услышать…
— Ну хорошо, хорошо… А узнал ты, куда его отправили?
— Нет, синьора, этого, к сожалению, я еще не мог разузнать, но надеюсь скоро разведать и об этом. Мне удалось подружиться с одним человеком. Он хоть и мусульманин, но тянет кипрское вино прямо из бочки, не обращая внимания ни на коран, ни на своего пророка, и не сегодня-завтра я непременно выужу у него эту тайну, клянусь в этом, синьора.
Капитан Темпеста — пока мы еще так назовем его — опустился на стоявшую рядом пушку и закрыл руками сильно побледневшее лицо, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы.
Араб, стоя перед ним со скрещенными на груди руками, смотрел на, него сострадательным взглядом, причем на его суровом некрасивом лице выражалась какая-то скрытая мука.
— Если бы я мог купить тебе спокойствие и счастье своей кровью, то это было бы уже сделано, синьора, — сказал он после нескольких минут тяжелого молчания.
— Я знаю, что ты предан мне, Эль-Кадур, — сдавленным голосом отвечал капитан Темпеста.
— Да, синьора, он до последнего вздоха остается верным рабом твоим.
— Не рабом, Эль-Кадур, а другом.
В глазах араба промелькнула яркая молния, и лицо его осветилось выражением сильной радости.
— Я без сожаления отрекся от веры отцов моих, — с чувством проговорил он, — и никогда не забуду, как твой отец, благородный герцог д'Эболи, отнял меня еще мальчиком у моего жестокого падрона, каждый день истязавшего меня до крови… Скажи, что мне теперь еще сделать, синьора, чтобы доказать свою преданность?
Теперь мы узнали, что под именем капитана Темпеста скрывалась дочь знатного неаполитанского патриция д'Эболи, и отныне будем называть ее принадлежащим ей именем, кроме тех случаев, когда ей необходимо будет продолжать называться капитаном Темпеста.
— Было бы лучше, если бы я никогда не видела этой очаровательной Сирены Адриатики, Венеции, никогда не покидала лазурных волн Неаполитанского залива! — с глубоким вздохом проговорила молодая девушка, ничего не ответив на вопрос араба. — Тогда мое бедное сердце не знало бы этого страшного мучения… О, какая это была чудная ночь на Большом канале, отражающем в себе мраморные дворцы венецианской знати! Он знал, что должен идти на бой с несметной силой неверных, знал, что, быть может, там его ожидает смерть, но, тем не менее, улыбался. Где же он теперь? Что сделали с ним эти чудовища? Может быть, они заставляют его умирать медленной смертью в жестоких пытках? Трудно поверить, чтобы они держали его только в плену,
—его, который был гением-мстителем за всех угнетенных и погубленных турками. О, мой несчастный, храбрый Ле-Гюсьер, где ты теперь и что с тобой?
— Ах, как сильно, должно быть, ты любишь его, синьора? — прошептал араб, не пропустивший ни одного слова из всего сказанного герцогиней д'Эболи, с которой он не сводил горящих паз.
— Сильно ли я его люблю?! — странным голосом вскричала молодая девушка. — О, Эль-Кадур, я люблю его так, как могут любить только женщины твоей знойной родины.
— Если не сильнее! — со вздохом проговорил араб. — Другая женщина едва ли бы сделала то, что сделала ты, она не решилась бы покинуть свой роскошный дворец в Неаполе, не переоделась бы мужчиной, не снарядила бы на свой счет целого отряда воинов и не пришла бы сюда, в город, осажденный чуть не сотней тысяч врагов, где каждую минуту угрожает страшная смерть.
— Да разве я могла остаться спокойной на родине, зная, что, он здесь и что его ожидают страшные опасности?
— А подумала ли ты о том, синьора, кто спасет тебя в тот день когда туркам удастся наконец овладеть крепостью и ворваться в город, чтобы предать его огню и мечу?
— Мы все в воле Божией, — с покорностью отвечала молодая девушка. — Да к тому же, если Ле-Гюсьер будет убит, я все равно ни в каком случае не переживу его.
