— Шесть!
— Пять!
— Одиннадцать!
— Четыре!
— Зара!
— Ах, чтоб вас! Тридцать тысяч турецких сабель вам на голову… Ну, синьор Перпиньяно, и везет же вам! Можно сказать, прямо дьявольское счастье!.. Целых восемьдесят цехинов выиграли у меня в два вечера! Каково? А? Нет, слуга покорный, продолжать в таком духе я больше не имею охоты, лучше проглотить пару ядер из колубринки или даже сесть на кол, которым так любят угощать христиан эти магометанские псы, честное слово! Теперь, если они возьмут Фамагусту, то им, кроме шкуры нечего будет содрать с меня.
— Не возьмут, капитан, будьте покойны!
— Вы думаете, синьор Перпиньяно?
— Уверен в этом. С тех пор, как к нам присоединились эти славяне, нечего опасаться за Фамагусту. Венецианская республика умеет выбирать солдат.
— Ну, это все-таки не поляки.
— Капитан, прошу вас не оскорблять далматских солдат.
— Я и не думаю их оскорблять, несмотря на то, что ваше отношение к нашим солдатам не из лучших…
Слова поляка были прерваны раздавшимся возле обоих игроков угрожающим гулом голосов и бряцаньем оружия.
— Ну, уж и вспыхнули, как солома! — поспешил он воскликнуть совсем другим тоном и с деланною улыбкою. — Напрасно, друзья мои! Вы должны знать, что я охотник пошутить. Ведь уже четыре месяца, как мы с вами, мои храбрецы, имеем удовольствие биться рядом против этих неверных псов, которые спят и видят, как бы добраться до нашей шкуры, и я не раз имел случай убедиться в вашем мужестве… Но вот что, синьор Перпиньяно, если желаете, я все-таки не прочь начать с вами новую партию. Может быть, и отыграюсь, а если и нет, что куда уж не шли мои последние двадцать цехинов! А об этих проклятых турках нечего и поминать. Не видим их пока — и отлично.
В это мгновение, как бы в ответ поляку, грянул пушечный выстрел.
— Ах, вы, головорезы! — вскричал словоохотливый Лащинский, стукнув кулаком себе по колену… Даже и ночью не дают покоя!… Ну, да ладно, авось еще успеем проиграть или выиграть десяток цехинов, не правда ли, синьор Перпиньяно?
— Если желаете, попытаемся, синьор Лащинский.
— Смешайте кости и начнем.
— Девять! — воскликнул Перпиньяно, выбросив костяные кубики на скамейку, служившую игрокам вместо стола.
— Три!
— Одиннадцать!
— Шесть!
— Зара!
Только раздавшееся в стороне чье-то сдержанное хихиканье заставило злополучного поляка с трудом подавить готовое сорваться с его языка проклятие.
— Клянусь бородой Магомета! — громко сказал он, бросая на скамью рядом с кубиками два цехина. — Наверное вы. синьор Перпиньяно, заключили с дьяволом какой-нибудь договор.
— И не думал. Я слишком добрый христианин для этого.
— Ну, значит, вы научились какой-нибудь уловке, и я готов прозакладывать свою голову против турецкой бороды, что вы заимствовали эту уловку у капитана Темпеста (Темпеста по-итальянски значит ураган или буря). Ведь вы играете с ним?
— Да, я часто играю с этим храбрым дворянином, но он меня никаким уловкам не учил, да я и не просил его об этом.
— С этим «дворянином»?.. Гм! — с некоторой, едкостью произнес Лащинский.
— Разве вы не считаете его дворянином?
— Я-то?.. Гм! Кто же его знает?
— Во всяком случае нельзя не признать его очень хорошо воспитанным и, вдобавок, изумительно храбрым юношей.
— "Юношей? "?!
— Что вы хотите сказать, капитан? Я никак не пойму ваших восклицаний.
— А действительно ли это юноша?
— Почему же не юноша, когда ему всего, дай Бог, двадцать лет отроду? Не стариком же вы его назовете?
— Ну, я вижу, вы не хотите понять меня, да это и не важно. Оставим капитана Темпеста в стороне с этими треклятыми турками и будем продолжать игру…
Описанная сцена происходила в обширной палатке, вроде тех, какими в наше время обыкновенно пользуются странствующие скоморохи. Палатка эта принадлежала одному старику-маркитанту и одновременно служила местом для отдыха солдат и винным складом, судя по множеству тюфяков, винных бочонков и бутылок, всюду разбросанных в беспорядке. Посередине палатки стояла не особенно опрятная скамья, заменявшая игрокам стол.
Сами игроки сидели на табуретках под муранскою лампой, подвешенной к среднему бруску палатки, а по сторонам живописными группами расположились человек пятнадцать наемных солдат, набранных венецианской республикой в своей далматской колонии для защиты ее восточных владений, которым постоянно угрожали беспокойные турки.
