– Грэм… – Я повернулся к ней, всматриваясь в потемневшие зеленые глаза.
– Грэм, ты не мог бы рассказать мне о прежних своих женах?
Я тяжко вздохнул. Неизбежное свершилось; она хотела знать не только о Дафни, но о всех моих увлечениях за последние двадцать тысяч лет. Вы спросите зачем? О некоторых причинах я уже говорил, однако имелись и другие. Представьте себе юную леди с пылким воображением и врожденной склонностью к любви; представьте, что долгое время она находилась в темнице, в условиях, когда ее чувства игнорировались и подавлялись; добавьте к этому ее невинность и мой несомненный опыт, и вы получите адскую смесь под названием “комплекс неполноценности”. Ergo, Шандра не могла забыть о прежних моих женах; не зная о них почти ничего, она тем не менее сравнивала себя с ними и полагала, что сравнение идет не в ее пользу. Ведь она являлась такой неискушенной, такой неопытной! Правда, гордость мешала ей пуститься вниз по дорожке самоуничижения, но, чтоб наверстать упущенное, она была готова ринуться в любую другую сторону. Я снова вздохнул.
– Отчего бы тебе не заглянуть в вечные файлы “Цирцеи”? Там хранятся контракты со всеми моими женами, кроме самой первой, матери Пенни… она, если помнишь, жила на Земле и умерла на Земле… и я расстался с нею так давно, что не могу уже вспомнить ни глаз, ни губ, ни лица. Но облик всех остальных сохранила “Цирцея”. Ты можешь увидеть каждую и убедиться, что нет среди них милее тебя.
– Льстец! Неисправимый льстец! – Она куснула мое плечо, потом, приподнявшись на локте, спросила:
– Зачем ты хранишь все эти записи? Эти контракты, снимки, голограммы? Они тебе дороги?
– Можно и так сказать, но думаю, что истинные причины другие. Они – эквивалент моей совести, милая; они напоминают о женщинах, деливших со мной постель, и о том, как я обошелся с ними. Я старался быть честным с каждой… очень старался… насколько позволяли обстоятельства… – Мне вспомнилась Йоко, и я помрачнел; потом, отбросив тяжкие мысли, добавил:
– Так ли, иначе, тебе стоит пошарить в архивах “Цирцеи”, там собрано много любопытного. Все мои торговые договора, спецификации грузов, соглашения с пассажирами, финансовые отчеты и описания экстраординарных ситуаций.
– Каких? – вскинулась Шандра.
– Экстраординарных. Случаев, когда я был вынужден применить силу и капитанскую власть.
Кажется, моя попытка заговорить ей зубы имела успех: рот Шандры приоткрылся, глаза округлились, и она с интересом уставилась на меня.
– Ты применял силу? Когда же, Грэм? Ведь ты – человек мирный! Ты столько раз мне это повторял!
– Мирный, само собой, но кому понравится, когда в тебя тычут бластером? – откликнулся я. – Помнишь ту историю с Детьми Света и их Пророком? Когда я пустил в ход оружие?
Крючок был заброшен, и Шандра тут же его проглотила. Я не испытывал сомнений, что вопрос о прежних моих женах еще всплывет в будущем, но сейчас ей хотелось послушать о Детях Света Господнего, которых я подобрал на Новой Македонии и вышвырнул с корабля на Белл Риве. Мне пришлось снова пересказать все душераздирающие подробности: о Пророке, чей ум помутился во время перехода, о бластере “Филип Фармер – три звезды”, об отрезанной руке и двухлетней отсидке Пророка в карцере. Шандра вовсе не симпатизировала Пророку, но, когда я упомянул о том, что его сторонники были деклассированы и лишены права на потомство, она воскликнула:
– Это несправедливо, Грэм! Несправедливо! Пусть они были фанатиками, пусть их ненавидели и презирали, но разве это повод, чтобы лишить их детей? Ты говорил, что Македония – высокоразвитый мир, а значит – гуманный, но я не вижу в таком решении ни гуманизма, ни справедливости! Только жестокость!
– Технологический прогресс и гуманизм вовсе не сопутствуют друг другу, и македонцы не являлись исключением, – пояснил я. – Их общество было демократическим, но их правители были так привержены демократической идее, что древний лозунг “цель оправдывает средства” не казался им кощунственным. – vis pacem, para bellum! Хочешь мира, готовься к войне!
– Что это значит? – спросила Шандра, наморщив лоб.
