Ш. Не переживали ли многие перебежчики определенного разочарования, будучи вынужденными давать подобные показания? Ведь некоторые из них покидали родину по политическим либо по чисто личным причинам, а тут им отводилась роль обычных шпионов. Не служило ли это причиной душевной трагедии и разочарования?
Ч. Для большинства людей это безусловно так и было. Я видел людей, которые вообще отказывались давать какую-либо информацию. Они отвечали: я прошу политического убежища, а со шпионажем не хочу иметь ничего общего. Были даже случаи, когда «корреспондента» радиостанции «Свободная Европа» просто с отвращением выдворяли, когда он пытался купить показания за пять марок. Но были и такие, кто не отказывался ни от оплаты, ни от сытного ужина…
Во всяком случае, я не часто готовил для Которовича отчеты. Это было слишком унизительно, слишком оскорбительно для меня и моих товарищей. Но, с другой стороны, мне необходимо было цепко держаться за ту нить, которая связывала меня со «Свободной Европой». А возможности работать на самой радиостанции я вынужден был ждать целых полтора года.
Наконец мне предоставили право политического убежища. Получив документы, я без всякого сожаления распрощался с Цирндорфом и направился на север Западной Германии, в Мюнстер, где находился так называемый «пересыльный лагерь». Все, кому предоставляли политическое убежище, ожидали здесь получения права поселиться в определенном районе ФРГ и решения своей дальнейшей эмигрантской судьбы. Ждал и я, отказавшись от предложенной должности, так как мне нужно было любой ценой остаться на радиостанции.
В Мюнстере я провел три месяца, постоянно наблюдая человеческую нищету и унижения. В лагере я встречал поляков, находившихся там с самого окончания войны. Это были полностью разложившиеся люди, не пригодные к труду и нормальной жизни. Они получали небольшое пособие, которого едва хватало на питание. Иногда они брались за какую-либо работу, но боялись покинуть территорию лагеря, где имели по крайней мере гарантированную крышу над головой. Встречаясь на каждом шагу с неприязнью и презрением со стороны граждан ФРГ, эти люди инстинктивно держались вместе, и лагерь в этих условиях был для них единственным безопасным убежищем. Здесь процветали алкоголизм и полное моральное разложение, было множество случаев психических заболеваний. Как уже говорилось, я провел в Мюнстере три долгих месяца. По доброму совету некоего Лубеньского из польско-американского эмигрантского комитета я подал прошение на выезд в Америку. Это надо было сделать, чтобы не вызвать каких-либо подозрений. «Вы должны сразу же попытаться угнаться за несколькими зайцами, — говорил мне Лубеньский. — Америка — это шансы и перспектива. Нужно их использовать». Прошение я подал, но мечтал, чтобы его отклонили. Впрочем, шансы мои на получение разрешения были минимальными.
Обычно те, кто подавал прошение о выезде в США, должны были ждать ответа пять лет. Что касается меня, то в Мюнстере, вскоре после прибытия туда, я имел беседу с Новаком, одним из руководителей польского отдела, который обещал мне место на радиостанции «Свободная Европа». У меня даже сохранилось приглашение зайти к нему. Он обещал, что через некоторое время я буду принят. «В данный момент у нас нет свободного места, — объяснил он мне. — Вы должны подождать. Но шансы есть. Возможно, впрочем, вам даже удастся выехать в Соединенные Штаты». Я же мечтал, чтобы этого не случилось. Так оно и вышло. Когда я по горло пресытился «прелестями» пересыльного лагеря в Мюнстере, то поступил на службу в охранную роту Британской рейнской армии.
В учебном центре «Гамма» я прошел курс строевой подготовки и был направлен в местечко Штейерберг под Нюрнбергом. Так начался новый период моего эмигрантского скитания. В роли охранника мне пришлось быть долгих десять месяцев. Но я ждал момента, когда буду принят на радиостанцию «Свободная Европа».
