Между тем на столе появилась банка с медом и добрый каравай хлеба. И это еще не все! Помимо продуктов сообразительный Николай принес нам вилки, ложки, тарелки и две кружки. Так кстати!
У нас не было ничего (кроме книг, пачки чая и зубных щеток). И тот же чай мы пили с одной банки по очереди. Мы просто не знали, как благодарить Николая. И решили, что наш благодетель не уйдет от нас живым, если не потрапезничает и не почаевничает с нами. Николай не отказался.
Поев от души, заварили крепкий чай. Плотная еда и чай с медом заставили взглянуть на все наши проблемы не торопясь, философски.
Отец Иван вкратце рассказал о наших злоключениях и попросил Николая описать нам все, что здесь происходит по церковной линии. И что известно об исчезновении отца Василия. И вообще, как он тут служил?
Николай с минуту помолчал, видимо собираясь с мыслями.
— Что касается отца Василия, — осторожно сказал он, — впервые я его увидел у нас, э-э-э, года полтора назад. Правда, в самом начале он появлялся у нас больше эпизодически, приезжал из Черноморки на велосипеде. Занимался с хором, готовил помещение под церковь, иконостас[9] делали.
— Конечно, его ждали. То есть нельзя сказать, что он совсем на пустое место приехал. У Михалыча, который кумом приходиться председателю, мать сильно верующая была. Это она настояла на открытии здесь церкви. Бабулька была очень пробивной. Из кубанских казачек…
— А почему была? — Перебил отец Иван.
— А она, э-э-э, скончалась, скоропостижно.
— Вот как. Странно, — отец Иван задумчиво почесал лоб. — Ничего-ничего, Николай, продолжай.
— Ну, дак, эта бабушка накрутила своего сына и уже вместе обработали председателя. Председатель здесь, как может вы заметили, к вопросам веры весьма равнодушен. Но сумели, убедили и его. Тогда дело и сдвинулось. Да и оно бы никогда и не сдвинулось, без головы. Все ж общественные фонды, деньги, недвижимость в его руках.
— Тут же помещение под будущую церковь нашли. Собрали нечто вроде приходского совета. Опять же дело было не сложное, если за дело сам голова взялся. Более того, даже закупили в городе все необходимое для служения, начиная от нарукавников и кончая кадилом и паникадилом. Иконы, у кого они еще были, поприносили из хат в будущую церковь.
— Чаша для Причастия, то вообще отдельная тема. Чаша у нас, особая реликвия. Некогда она принадлежала Алексеевскому священнику отцу Геннадию, что мученически погиб во время хрущевской антирелигиозной компании.
— Да-да, — воскликнул отец Иван и аж прищелкнул пальцами от возбуждения. — Черноморский батюшка мне говорил, что храм там при Хрущеве взорвали. И до сих пор он так в руинах и лежит.
— Верно так, — спокойно подтвердил Николай и, окинув нас своим ясным мечтательным взором, продолжил свой не торопливый рассказ. — Только храм тот прямо с людьми взорвали.
— Не может быть, при Хрущеве-то и с людьми! Это же не эпоха военного коммунизма! — с жаром сказал я, хотя и подумал про себя, что от чего это не может быть, очень может быть в этой глухомани, все может быть!
— Увы, — горестно вздохнул Николай. — Отец Геннадий видимо так же думал, что с людьми взрывать не решаться. Ни те времена. И поэтому забаррикадировался с несколькими самыми преданными ему прихожанами в притворе храма. Но перед этим он все же, наверное, мистически предчувствовал, что дело может кончиться смертью. Поэтому оставил бабе Марии, на хранение, кое какие церковные вещи и в том числе Причастную Чашу.
— Вот эту Причастную Чашу и принесла в церковь баба Мария. Она очень Ей дорожила. Считала, что Чаша окроплена мученической кровью отца Геннадия. Так Чаша стала святыней для наших немногочисленных прихожан.
— Да, брат Николай, немногочисленных, это сколько? — спросил отец Иван. — Ну, из тех, что постоянно в церковь ходили.
— Очень мало, — с готовностью ответил Николай, — пожалуй, на пальцах одной руки можно пересчитать.
— Ясно. Ну и что отец Василий?
— Да, отец Василий, — сказал Николай и вдруг задумался.
— Ну да, вначале все на велосипеде к нам ездил. Ну а где-то с октября уже полностью к нам перебрался. Вначале, как и вы, в общежитии жил. С хором занимался. Иконостас делали. А потом, в начале зимы, была первая полноценная литургия. А потом он перебрался жить в дом к одной бабке, в общежитии холодно стало. А потом, э-э-э…
