— Эти сведения вам доложит мичман Гудков, господин капитан второго ранга, — сказал он официальным тоном. — Я сейчас прикажу ему это выяснить и прошу разрешения продолжать мне работу на мачте. Мы ожидаем войны, господин кавторанг, и мне кажется, мачта сейчас несколько важнее, чем дознание. Если я ошибаюсь, будьте добры разъяснить мне мое заблуждение.
— Прошу, — отрезал Шиянов и вдруг, как бы поняв, про что говорит Ливитин, сразу изменил тон: — Ах, мачта? Да, да, поторопитесь… Как настил?
— К полночи кончу.
— Кончайте, Николай Петрович. Адмирал торопит, возможно, в ночь будет мобилизация, а там выход в море… Черт бы его подрал, вашего Тюльманкова, в такое время!.. — искренне выругался он.
Ливитин вышел, и Шиянов тотчас снял телефонную трубку.
— Старшего боцмана послать! Живо! — крикнул он в нее и, повесив, озабоченно почесал кончик носа. Греве поднял на Шиянова спокойный и выжидательный взгляд.
— Ах, да! — сказал Шиянов на это. — Вот история… Так вы думаете организация?
— Несомненно, — сказал Греве негромко. — Я не могу советовать, но я бы произвел обыск…
Шиянов посмотрел на него испуганно.
— Обыск необходим, — повторил Греве настойчиво. — Лейтенант Ливитин, очевидно, не интересуется политической физиономией своих матросов, и надо её выяснить.
Шиянов в раздумье пощелкал портсигаром.
— Нет, — сказал он решительно. — Обыск невозможен. Черт его знает, куда этот обыск повернется… Позор! Перед самой войной, накануне боя — обыск на военном корабле! Команда возмутится… Эта весенняя история из-за каких-то штанов разыгралась, а тут — обыск! И разговоры пойдут на флоте, сплетни, пальцем показывать будут… Неверно, Владимир Карлович!
— Послушаем мичмана Гудкова, — сказал Греве, усмехнувшись. — Вот он стучит.
Но вошел Корней Ипатыч, и Шиянов поднял ему навстречу кулак и выразительно потряс им в воздухе:
— Вот, Корней Ипатыч, видали? Я ваших боцманов в дым разнесу, если завтра к обеду мачту мне не вооружат… Передайте!
— Не извольте беспокоиться, господин кавторанг, — сказал Корней Ипатыч успокаивающе, — все в лучшем виде будет. Как господин Ливитин закончат, мы уже не подгадим. Дозвольте только кого из господ офицеров в порт, изматюгать там кого следовает, чтоб такелаж к ночи доставили… А мы уж справимся.
— Ну-ну, то-то, — Шиянов опустил кулак и задумался. — Кого вот я пошлю?.. Заняты все…
— Мичмана Гудкова спосылать бы… они не на погрузке.
Шиянов было просветлел, но, взглянув на Греве, досадливо и вспыльчиво крикнул:
— Прошу не советовать! Черта мне в ваших советах! Лейтенант Веткин поедет… Зайдите к нему и скажите, чтоб без такелажа не возвращался!..
Корней Ипатыч вышел, и тотчас вслед за ним в дверях показался мичман Гудков, озабоченный и важный.
— Ну? — коротко спросил Шиянов.
Гудков, наклонив свой беспощадный пробор, доложил быстро и точно все сведения о Тюльманкове, даже почти не шепелявя (шепелявость его была не столько природной, сколько искусственной и шла исключительно от гвардейского щегольства). Выяснилось, что Тюльманков до призыва работал на Балтийском судостроительном, имеет образование четырехклассного городского, замечен в чтении нежелательных книг. В марте (Гудков заглянул в записную книжку), в марте отобран от него сборник «Знание» с повестью Куприна «Поединок». Холост, но ведет оживленную переписку. Письма осторожны, но имеют нехороший оттенок и мысли между строк; главная переписка ведется с какой-то Н.И. Полуяровой в Петербурге и с ушедшим в запас в прошлом году матросом Эйдемиллером…
— Адреса? — перебил Греве и медленно достал записную книжку. Гудков справился в своей и назвал.
— Продолжайте.
— Странно, что из его корреспондентов отвечают на корабль все, кроме этих, — сказал Гудков, видимо, щеголяя своей проницательностью. — Письма к ним часто ссылаются на их ответы, а этих ответов на корабль не приходило, очевидно, пишут на береговой адрес… Пропустить я не мог, вся корреспонденция роты мною прочитывается тщательно.
Ротные письма Гудков читал действительно тщательно. Эту обязанность помощника ротного командира Гудков выполнял с большой охотой. В мутном унылом потоке деревенских поклонов иногда попадались пикантные детали наивных любовных признаний, ревнивых упреков и интимных сообщений, восторгавших Гудкова простотой и сочностью языка. И именно поэтому письма Тюльманкова к неведомой Полуяровой давно уже обратили на себя внимание Гудкова полным отсутствием любовной темы и насторожили его подозрительность.
