Этой реакции, к моему облегчению, я так и не дождался — отвечать Альберту Шпееру письмом на письмо, как это принято у культурных людей, мне было бы нелегко. В 1978 году, извинившись за то, что она, как ей показалось из моих писем, дала мне повод ее осудить, Хети написала, что еще раз посетила Шпеера, но на этот раз ушла от него разочарованной. Он показался ей эгоцентричным, спесивым стариком, лопающимся от гордости за свое прошлое «архитектора при фараоне». С тех пор содержание наших писем сосредоточилось в основном на темах более злободневных и не менее тревожных: мы обсуждали дело Моро, побег Капплера,[71] одновременную смерть сразу нескольких террористов из банды Баадер-Майнхоф в спецтюрьме Штаммхайм. Она поверила в официальную версию коллективного самоубийства; я сомневался. Шпеер умер в 1981 году, а Хети в 1983-м, скоропостижно.
Наша дружба, почти исключительно эпистолярная, была долгой, плодотворной и даже веселой. Она может показаться странной, если учесть несходство наших жизненных маршрутов, географическую удаленность друг от друга, языковые отличия, и совсем не такой уж странной, когда я вспоминаю, что она — единственная из всех моих немецких читателей, на ком нет ни малейшей вины, единственная ничем не замаранная; кроме того, ее волновало то же, что волновало меня, занимали те же вопросы, которые я обсуждаю в этой книге.
Опыт, носителями которого являемся мы, выжившие в нацистских лагерях, малопонятен новым поколениям на Западе, и по мере того, как проходят годы, становится все менее и менее понятен. Для тех, чья юность пришлась на 50-60-е годы, эти события были связаны с жизнью их отцов; в семье вспоминали недавнее прошлое, и воспоминания еще сохраняли свежесть реально виденного или пережитого. Для молодежи 80-х годов все это уже «часть истории», нечто далекое, смутное, случившееся когда-то с их дедами. Сегодняшнюю молодежь занимают совсем другие, куда более насущные проблемы: ядерная угроза, безработица, истощение природных богатств, демографический взрыв, необходимость постоянно приспосабливаться к бурно развивающимся технологиям. Карта мира сильно изменилась, Европа больше не центр планеты. Колониальные империи пошатнулись и распались под натиском азиатских и африканских народов, жаждавших независимости. В этом процессе было много трагического: он спровоцировал войны между новыми государствами. Германия, расколотая на две части (неизвестно, на какой срок), заставила с собой считаться, стала «уважаемой» и фактически управляет судьбами Европы. Неизменным остается порожденное Второй мировой войной противостояние: Соединенные Штаты — Советский Союз, однако идеологии, которым продолжают хранить верность главные победители, в значительной мере утратили былые доверие и притягательность. Входит в зрелый возраст поколение скептиков, лишенных не только идеалов, но и твердых убеждений; относясь предвзято к основополагающим истинам, они готовы принимать на веру истины мелкие, сиюминутные, возникающие на волне регулируемой или стихийной культурной моды.
Нам говорить с молодыми становится все труднее: с одной стороны, это наш долг, с другой — риск показаться людьми, пережившими свое время, риск не быть услышанными. Но мы должны сделать все, чтобы к нам прислушались, потому что, пусть у каждого из нас свой собственный опыт, все вместе мы — свидетели уникального, неожиданного явления. Потому уникального и неожиданного, что никто не мог предвидеть ничего подобного. Невозможно было себе вообразить, что такое может случиться в Европе с высокоцивилизованным народом, пережившим в недавнем прошлом небывалый культурный расцвет (веймарский период) и вдруг поверившим шарлатану, чья фигура не вызывает сегодня ничего кроме смеха. Однако именно ему, Адольфу Гитлеру, народ этот подчинялся и поклонялся до самого конца, пока не разразилась катастрофа. Если такое случилось однажды, значит, может случиться снова, — вот главное, о чем мы должны говорить.
Да, может, причем, где угодно. Я не утверждаю, не берусь утверждать, что это обязательно случится. В конце концов, как я уже говорил, маловероятно, чтобы вновь совпали все факторы, вызвавшие нацистское безумие, но некоторые пугающие признаки проявляются, и на них стоит обратить внимание. В первую очередь назовем жестокость, «полезную» и «бесполезную», что пока проявляется эпизодически, то нарастая, то спадая, то как случайный инцидент, то как государственное беззаконие; причем проявляется в обоих мирах, которые мы условно называем первым и вторым, имея в виду парламентские демократии и страны коммунистического лагеря. В третьем мире жестокость носит эндемический или эпидемический характер; там в любую минуту может появиться новый шарлатан (кандидатов на эту роль i68 всегда хватает), способный организовать ее, легализовать, объявить необходимой и востребованной и заразить ею весь земной шар. В мире мало стран, обладающих гарантированным иммунитетом против возможной волны жестокости, рожденной нетерпимостью, жаждой власти, экономическими трудностями, религиозным или политическим фанатизмом, расовыми предрассудками. Нужно быть начеку, не верить пророкам и прорицателям, с недобрыми намерениями околдовывающими людей «красивыми словами».
