— Позвольте… С кем имею честь?.. Гм… (Короткое, отрывистое мычание часто завершало мысли профессора.)
— Егоров. Помните? Ваш ученик.
— Егоров? Ученик? Ах, да! Его-оров!.. Егоров?.. Не помню.
— Тысяча девятьсот тридцать восьмой год. Вместе с Карлюком кончали.
— Постойте, постойте! Это не у вас теленок… изжевал тетрадь по учету урожая? Гм…
— Нет, не у меня. Мне только подсунули. Карлюк подсунул изжеванную.
— Э, вы все продолжаете отказываться. Помню, помню. Э! Молодость, молодость… — Ефим Тарасович рассмеялся. Весь угловатый, костистый, но с животом, висящим ниже пояса, он потряс этим самым животом, стянул губы в одну сторону и совсем закрыл маленькие глазки на широком лице. Это и означало, что Ефим Тарасович рассмеялся. — Ну, не будем вспоминать. Не будем. Садитесь, дорогой, садитесь! — пригласил он Егорова.
Филипп Иванович сел около массивного письменного стола, а Ефим Тарасович погрузился в кресло за столом. Теперь его видно было только по грудь.
— А изменились, изменились вы, Егоров… Четырнадцать лет утекло… Да. Ну и как у вас дела? Где вы?
— В колхозе.
— В науку, значит, не удалось… проникнуть?
— Как это, простите, «проникнуть»?
— Ну, может быть, неточно выразился… Гм… Все достигают. Стараются достигать вершин науки. Диссертации, обобщения… опыты.
— Вот и я буду ставить опыты. Теперь мой начальник — Карлюк. К вам прислал.
— Вот как?.. Но… вы же тогда с Карлюком как-то… Помните?
— Помню.
— А с системой земледелия? Все на стороне Масловского?
— Я на стороне колхозов, — уклончиво ответил Филипп Иванович.
— Похвально, похвально, дорогой. Самостоятельное, значит, мышление. И… все прочее… Гм… Не считаете ли вы это опасным?
— Самостоятельное мышление?
— Нет, нет. Я в смысле авторитетов. Отсутствие авторитетов у молодого научного работника приводит к бесплодности… К безуспешности… Гм…
— Думаю, главный успех должен заключаться в том, чтобы в колхозах было больше зерна, мяса, молока.
— А теория? Теоретическая наука? К забвению?
— Мне кажется, нельзя так ставить вопрос. Давно известно — теория и практика неотделимы.
— Гм…
— Не так ли?
— Гм…
— Мне кажется…
— Гм…
Филипп Иванович знал еще со времени учебы, что «гмыканьем» всегда заканчивался только-только начавшийся спор. Он осекся и перестал возражать.
А Чернохаров, видимо, считал этот спор ниже своего положения (хотя злые языки говорили, будто он стоит на высоте не своего положения). Но он все-таки сказал:
— Вы все такой же… ершистый. Трудно так… вам. Гм…
Филипп Иванович промолчал. Тогда только и возобновил разговор профессор.
— Итак, приступим к делу. Мы попробуем. Вы сами убедитесь в том, что в науке надо держаться… какой-то линии. Я дам вам тему. Поставьте ее в колхозе… на большой площади.
— Каково же содержание темы?
Вот слушайте. — Ефим Тарасович медленно вытер платком лысину. Его безбровое лицо изменилось: он стал строг, во всех чертах выразилась непреклонность и прямолинейность, — Слушайте. Некоторые «ученые» — поняли: «ученые»? — на задворках науки — поняли: на задворках науки? — скулят о том, что на юге области не растет люцерна, Это подрыв системы… Единственной… Вильямса… Надо доказать — понимаете? — доказать надо, что… люцерна там растет. Гм…
— Но если она действительно не растет? — спросил Филипп Иванович. — Тогда как?
— Если вы захотите — она будет расти. Структур-ра! — воскликнул Чернохаров. — Структура… А где ее взять без люцерны?
— Но если она не растет, то какая же структура?
— Если вы захотите — она будет расти, — повторил с нарочитой подчеркнутостью Чернохаров, — И корм… Гм…
— Не понимаю: как это «захотите»? — пробовал возражать Егоров.
— Вы, дорогой, погрязли в колхозе и ничего еще не смыслите.
— Еще бы! — вставил Филипп Иванович.
Чернохаров, не обращая внимания, продолжал:
— Вы должны захотеть, чтобы люцерна росла. Если вы не захотите, то вы не сможете работать. Надо покончить с идолопоклонством перед буржуазной наукой, люцерна должна расти везде. Всюду! — воскликнул он и закончил: — Гм…
Из необычно длинной для Чернохарова речи Филипп Иванович понял все. Он сказал:
— Захочу, Но… захочет ли люцерна? — И пожал плечами.
