С часок после этого они провели на диване в добром согласии, а Степан скромности ради убрался в прихожую на свою притолоку. Все понятно, служба она есть служба, это с одной стороны, а с другой — Волли здесь хозяин и волен вести себя, как ему угодно, но в целом… Во всяком случае, при очередном докладе Степан обошелся без подробностей, но не в этом дело. Волли вел себя так по-великански добродушно, откровенно и могуче, что тайное Степанове соглядатайство начинало выглядеть как-то уж очень противно. Н-да!
Короче, когда явились первые гости, дама Волли — ее звали, как выяснилось, Плэзанс, сокращенно Плэзи, — была к этому почти готова, только брови подвести. А сам Волли, учинив и в комнате сражение гезов с испанцами, завершившееся победой чистоты и порядка, успел, тайно сопровождаемый Степаном, совершить лихую вылазку в бюро заказов этажа и вернулся с полным набором припасов для нынешнего пиршества. Начиная с тарелок, рюмок и синтетического омара — по-видимому, это была его слабость — и кончая сложным пластиковым сооружением, в которое было упрятано почти готовое к употреблению чуть ли не все меню китайского ресторана на девятом этаже. Сооружение было торжественно водворено в термошкаф. Включить на три минуты — и можно подавать на стол.
От хлопот по хозяйству Волли стало жарко, и он стащил с себя надетую было рубашку. На его груди, покрытой золотистыми курчавыми волосками, блестели капельки пота. Все он делал только сам, мощно, складно. Он весь светился счастьем самостоятельной жизни, именно такой, о какой мечтал в лощеном леднике родительского дома. Который, слава тебе, господи, остался далеко, по ту сторону океана. Шиш достанешь!
Девы только попискивали, увертываясь у него из-под ног, а он носился и пел. В его концертную программу нынче входила только одна песня, все та же «Как у нас в Амстердаме». Слух у Волли был и вправду не очень, но он пел на сотню ладов и настроений, и песня не надоедала Степану. Он старался запомнить ее. Не для отчета — для себя. Чтобы петь ее четыреста лет спустя.
Вы меня не корите,
Я на этом корыте
Поплыву в Амстердам.
А вот музычка, доставленная Пегги, Степану не понравилась. Какой-то хор кошачий. Но на всякий случай он записал кое-что. Не для себя — для отчета.
Компания собралась небольшая — всего три пары. Была она дружная, хорошо спевшаяся. Побалаганили, потрепались, поплясали под это самое «Троецарствие». Так что вечеринка ничем не отличалась от тех, в которых сам Степан участвовал в своем времени. На них всегда хорошо, когда немножко стукнет в голову. А трезвому так хуже нет. Как-то глупо все.
Но была в этих ребятах какая-то полнокровная глубочайшая жизнерадостность. Они не навязывали себе веселья, они веселились от души. И с полным знанием дела извлекали все возможное удовольствие из пищи, вина и приятного общества.
Внизу у Йерга все было в порядке. «Фиатик» был вымыт, заправлен, колесо заменено. Даже какой-то клапан был с сомнением потроган, но пока оставлен на месте.
Машин в зале набралось больше полусотни. В светящемся кубе суетилась какая-то комедийна с поцелуями, стрельбой и межпланетными гонками. Поколебавшись, Степан решил, что ничего плохого не случится, если Йерг сходит в кафетерий. Ненадолго. На полчасика. И ничего плохого не случилось. Заведение оказалось не кафетерием, а итальянским ресторанчиком. На коричневых, под мореный дуб, стенных панелях красовалась поддельная старинная утварь и доподлинные связки лука, чеснока и каких-то душистых трав. Гости побогаче пили вино из бутылок, оплетенных соломой, гости победнее обходились без такой упаковки. Но пиццу подавали всем одну и ту же, пухлую, затейливую, жгучую. Степан давно так вкусно не ел. Да и Йерг, никогда не бывавший здесь, запомнил это заведение — побывать там снова на радость самому себе. А заодно и Степановым сменщикам.
Наверху веселье шло своим чередом. Не выдержав «Троецарствия», Волли выкатил на середину комнаты игрушечную мортиру. Ее крохотное жерло смотрело Степану прямо в глаз. Он посторонился, и вовремя. Мортира грохнула, ядро трахнуло в потолок, лопнуло и облило всех дешевым одеколоном. Это был салют в честь синтетического омара. Дамы решительно отказались от него, а мужчин Волли и не спрашивал. Он в единый момент управился с омаром, не упустив и своей доли китайского меню. Следующий залп мортиры погасил в квартире свет. Поднялся писк. Был зажжен крохотный ночник в углу, и Волли возжаждал песен. Пегги и ее кавалер куда-то незаметно исчезли, а четверо оставшихся исполнили смешанную программу, завершив ее любимой песней хозяина. Расчувствовавшийся Волли пел против обыкновения негромко, соблюдая красоту пения. Ведь пели не просто так, а на четыре голоса. И получилось действительно неплохо, у «Амстердама» оказалась очень милая простенькая мелодия.
