Я вновь представился, хотя уже сделал это, когда общался с Пратсом по домофону, встроенному в садовую калитку:
— Господин Пратс, я инспектор Торрес, а вот — инспектор Бреннан. Вы плохо себя чувствуете?
Он приоткрыл глаза и сказал очень тихим и слабым голосом:
— Я умираю, инспектор.
— Может, вы просто больны, — безуспешно попытался ободрить его я.
— Нет-нет. Я умираю от той чумы нашего времени, от которой умрете и вы, и ваша молоденькая подружка.
Бреннан подошла к старцу и взяла его за руку:
— Успокойтесь. Мы отвезем вас в больницу.
— Врачи мне не помогут, — со смешком, тут же перешедшим в кашель, произнес Пратс. — Знаете, в чем заключается самая большая беда нашего времени? В пилюлях ЛГ! Они призваны продлевать жизнь, но на самом деле обрывают ее.
— Что вы хотите сказать? — Я пытался завеет» его, как часовую пружину, чтобы он продолжал говорить, ведь складывалось впечатление, что жизнь Пратса утекает, как вода между пальцев, и он вот-вот скончается, так и не сделав последнего признания. Но нет, такое бывает только в кино, а реальность никогда не скрывает от нас правду.
Пратс глубоко вздохнул и продолжал:
— Я исполнял приказы, инспектор. Пеллхем был хорошим человеком, его мучила совесть, и однажды он признался мне, что прекращает подменять пилюли. Знаете, что с нами происходит? Нас постепенно убивают. Я сэкономлю вам время. Я отравил себя, как это делал много раз с другими.
Я не очень-то понимал его. Мне казалось, что умирающий бредит, хотя ею слова вызывали смутное беспокойство и вряд ли стоило их игнорировать.
Я попытался навести порядок в признаниях хозяина дома:
— Постойте, Пратс. Вы утверждаете, что лечение пилюлями «Львиная Грива» приводит к смерти?
Он отрицательно покачал головой, с усилием сглотнул, дотянулся до одной фотографии и показал ее мне.
— Совсем наоборот. Это чудо, с помощью которого мы разорвали путы смерти. Но Дэйв — Дэйв Пеллхем — не мог смириться с ценой вечной жизни.
— Но ваше заявление не имеет смысла, — вмешалась Бреннан. — Продолжительность жизни благодаря ЛГ очень высока, однако нельзя говорить о вечности…
Пратс догладил руку девушки, чтобы она замолчала, жестом заставил ее наклониться к нему и прошептал:
— Вот вам пример: я и подобные мне— воплощения смерти. Когда человек доживает до ста девяноста пяти лет, я заменяю его пилюли ядом, медленно действующим наркотиком, который постепенно сводит его в могилу за пять или самое большее десять лет. А взамен этого мне обещали подарить вечность. Они говорили: мы даем им двести лет, чего ж они еще хотят? Но Пеллхем был с этим не согласен, он хотел дать людям шанс жить дольше. Несчастный безумец…
— Простите, но вы просто бредите, — сказал я. На самом деле, взгляд Пратса не был похож на взгляд сумасшедшего, и было трудно усомниться в его словах, которые он шептал как приговор. — О какой вечности вы твердите?
На этот раз он умоляющим жестом протянул руку мне и продолжал свое странное признание:
— Вас ведь зовут Торрес, да? Что ж, Торрес, как вы думаете, Сколько мне лет?
— Сто тридцать.
— Сто тридцать два, — поправила меня Бреннан, сверившись со своим компом.
Пратс вновь попытался рассмеяться.
— Так записано в моих документах. Они ведь могут менять и документы. На самом деле, мне двести семьдесят пять лет… или двести семьдесят шесть… не помню…
Я переглянулся с Бреннан. Этот тип окончательно сбрендил, подумал я, и она, словно прочитав мои мысли, изобразила на своем личике сочувствие. А Пратс продолжал говорить:
— Вы мне не верите? Конечно, я ведь так молодо выгляжу, и с каждым днем выглядел бы все моложе. Но загляните в мою карточку регистрации в Кампосе, ее-то они не могли изменить, потому что она хранится в архивах центрального правительства, вне их досягаемости. Фармацевтика пока еще не захватила всю власть в мире. Посмотрите!..
Тут он был прав. Эти даты вызывали у меня такое глубокое сомнение, что мне оставалось лишь быстренько пораскинуть мозгами в поисках лежащих на поверхности объяснений — это у нас, стариков, хорошо получается. Я твердил себе, что это невозможно, что не стоит верить сумасшедшему.
