Обессилевший дорогою да лютым бичеванием, Офонька висел на дыбе бесчувственным кулем, больше не реагируя на терзавшие тело щипцы.
— Эко хлипкий, — Малюта досадно плюнул на пол. — Разве это пытка? Баловство. Иной раз мужик бабу сильнее отделывает. Эй, Чваня, вкати-ка ему прута, может, очухается.
Уродливый горбатый палач, одетый в порты и кожаный фартук на голое тело, хмыкнул, вытащил из огня раскаленный добела прут и сунул его Офоньке под мышку. От каленого железа из Офонькиного горла вырвался нечеловеческий хрип, холоп задергался на дыбе и открыл глаза.
— Во как, — Малюта хлопнул ладонью по ноге, — пляска святого Витта по-русски! Что, холоп, пялишься? Чем тебя угостить: гишпанским сапогом или англицкой дочкой мытаря? Проси, не стесняйся.
Присутствующие на пытке опричники гулко рассмеялись, подбодряя Скуратова шутками:
— А ты ему ядра раздави, пусть наш сад-виноград попробует!
— Или на кочергу посади, чтобы знал, как в аду девкам жарко!
Малюта выругнулся и махнул рукой:
— После холопом тешиться станем, допрос блюсти надобно! Тишка, записал признание?
— Все по сказанному писано, — опричник протянул Скуратову покаянный лист. — Не мешало бы справиться, кто из Строгановых зачинщиком был.
Дверь в пыточную распахнулась — на пороге стоял царь в длинной соболей шубе, небрежно наброшенной на опричненную рясу.
— Пусти государя, — Иоанн оттолкнул замешкавшегося Малюту. — Уселся, словно князь бесовский!
Царь опустился на плаху и отдышался:
— Проклятый снежень… Не продохнуть от ветров, а тут ты мясом накоптил. Али не знал, что царь на допрос придет?
Малюта рухнул на колени:
— Строгановы измену замыслили, не ценят твоей царской милости. Убийцу послали, отравителя, вон порошки и коренья лютые при нем…
Иоанн подошел к Офоньке и схватил за волосы, заглядывая в помутневшие глаза:
— Слушаю тебя, раб мой неверный. Открой перед лицом нашим мерзость сердца своего, и блуда души не скрывай! Ибо уже ликуют о твоей пропащей душе сонмы бесовские и славят твою погибель во аде!
Бомелий, впервые наблюдавший царский допрос, поморщился: «Проклятый азиат! Даже во время пыток, и то говорит выспренно…»
На мгновение очнувшись и, догадавшись, что перед ним царь, Офонька завопил что есть мочи:
— Брешете, собаки! Измена! Кругом измена, государь, не верь никому…
Холоп вновь потерял сознание и сник телом.
— Теперь ты сказывай! — Иоанн посмотрел на Малюту, и в царском лице опричник увидел возрастающее сомнение.
— Строгановы людей лихих на двор призывают. Оружие заготавливают впрок. Никак, отложиться задумали…
— Что за люди?
— Разбойники да тати. Среди них и Карий, что убийствам у персов учился, турок резал, да с казаками на Волге разбойничал.
— А почему он Строгановыми прежде нанят, чем мною? — Иоанн с размаха ударил посохом Малюту. — Строгановыми интересуешься, все мошну набить не можешь?
Иоанн неистово бил Малюту, затем, отбросив посох, вцепился пальцами в волосы:
— Я бояр страхом смертным монахами делаю, а вот Аника сам пошел. По страху Божьему, а не государеву. Посему не трону ни самого, ни его род! — Царь оттолкнул Скуратова и устало пошел к выходу. — Пока не трону…
Возле самых дверей обернулся и поманил Малюту к себе:
— Холопа Строгановского выходи, да наставь умуразуму. По уставу опричненному. Пригодится-то холоп…
***
Ближе к полуночи Иоанн вновь послал за чернокнижником, повелев ему прихватить чародейные зелья да гадательные книги. Бомелий догадался — царь ждет чуда.
Елисей всегда готовил обряд тщательно, понимая, что поспешность и пренебрежение любой мелочью может обернуться для него царским недоверием. Поэтому тщательно окурил комнату ладаном, попеременно распевая псалмы по-гречески и на латыни, затем очертил магический круг и начал сосредоточенно сооружать чародейную храмину, именуемую для набожного царя чревом китовым.
Вокруг алтаря, сооруженного из стола, за которым Иоанн любил играть в шахматы, Бомелий расставил зеркала на треногах — четыре ворота в мир духов, четыре камня триединого распутья. Затем, покрыв стол багряницею, крестообразно расставил на нем четыре серебряные чаши — со святой водой иорданской, с земным семенем — ртутью, с углями пылающими и освященной солью. В центр между четырех серебряных чаш поставил пятую золотую — наполненный до краев красным вином Грааль…
