Люди представляют себе Бедлам этакой мрачной крепостью, в которой безумцы, стеная и звеня цепями, сидят за решетками. Действительно, некоторых там и вправду приковывают цепями, да и стонут тоже многие, однако внутри этого сложенного из серого камня невысокого и длинного строения достаточно уютно. Войдя на территорию лечебницы, сперва попадаешь на просторный двор. В тот день он оказался совершенно пустым, если не считать высокого и худого мужчины в покрытом пятнами сером дублете. Он ходил по кругу вдоль стен двора, не поднимая глаз от земли и торопливо шевеля губами. Должно быть, новый пациент, возможно, человек со средствами, разум которого помутился, а у родственников хватило денег отправить его сюда, чтобы не путался под ногами.
Я постучал в дверь. Мне открыл один из смотрителей по имени Хоб Гибонс, на поясе которого брякала внушительная связка ключей. Коренастый и плотный в свои пять с лишним десятков лет, Гибонс был не более чем тюремщиком. Он не интересовался пациентами, с которыми особо не церемонился, но я умел противостоять и его равнодушию, и жестокости Эдвина Шоумса, главного смотрителя Бедлама. А еще Хоба можно было подкупить. Увидев меня, он осклабился в сардонической улыбке, показав серые зубы.
– Как там Эллен? – спросил я.
– Весела, как ягненок весной, сэр… с той поры как вы известили ее о том, что приедете. Ну а до того считала, что подхватила эту самую хворь… как ее… лихорадку. Шоумс уже гневался, глядя на то, как Эллен потеет – а она по-настоящему потела! – решив, что нас закроют на карантин. И тут приносят вашу записку, а через какой-то час ей уже стало лучше. Я бы назвал это чудом – если бы нынешняя церковь разрешала чудеса.
Я вошел внутрь. Даже в этот жаркий летний день в Бедламе было сыро. Налево за полуоткрытой дверью находилась гостиная, в которой за исцарапанным столом играли в кости несколько пациентов. В углу на табуретке, крепко сжимая пальцами деревянную куколку, тихо плакала женщина средних лет. Прочие пациенты не обращали на нее внимания: здесь быстро привыкаешь к подобным вещам. Справа начинался длинный каменный коридор, в который выходили палаты пациентов. Кто-то стучал в одну из дверей изнутри.
– Выпустите меня! – повторял мужской голос.
– А главный смотритель Шоумс у себя? – негромко спросил я у Хоба.
– Нет. Он отправился к попечителю Метвису.
– Мне хотелось бы переговорить с ним после того, как я повидаюсь с Эллен. Я не могу задержаться здесь больше чем на полчаса. Мне назначено другое свидание, которое я никак не могу пропустить.
Опустив руку на пояс, я звякнул кошельком, многозначительно глянув на Гибонса. Во время своих посещений я всегда давал ему кое-какую мелочишку, чтобы Эллен получала пристойную еду и постель.
– Хорошо, я буду в конторе, – ответил привратник. – А она сейчас у себя в комнате.
Спрашивать, отперта ли дверь ее палаты, было лишним. В отношении этой пациентки можно было с уверенностью сказать одно: бежать отсюда мисс Феттиплейс совершенно точно не намеревалась.
Пройдя по коридору, я постучал. Строго говоря, мне не подобало посещать одинокую женщину без свидетелей, однако в Бедламе обыкновенные правила хорошего тона считались избыточными. Эллен пригласила меня войти. Она сидела на соломенном тюфяке, в чистом голубом платье с большим вырезом, сложив на коленях изящные руки. Узкое лицо ее казалось спокойным, но темно-синие круглые глаза переполняли эмоции. Она вымыла свои длинные каштановые волосы, однако их концы уже начинали сечься. Подобные детали обыкновенно не замечаешь, если испытываешь к женщине хоть какое-то влечение. В этом-то и заключалась проблема.
Мисс Феттиплейс улыбнулась, блеснув крупными белыми зубами:
– Мэтью! Ты получил мою записку? Я была так больна!..
– Теперь тебе лучше? – спросил я. – Гибонс сказал, что у тебя была сильная лихорадка.
– Да. Я боялась лихорадки. – Женщина нервно улыбнулась. – Очень боялась.
Я сел на табурет напротив.
– Мне так хочется услышать свежие новости, – проговорила моя собеседница. – Прошло две с лишним недели с тех пор, когда я в последний раз видела тебя.
