А что, если остров — Родос? Великий город, древний побратим Рима — настолько близкий друг, что его жители считались полноправными римскими гражданами еще во времена, когда этой чести не удостоились соседи–италийцы. Морское сердце империи — вот что такое Родос! Пусть колосс разрушен землетрясением — так и надо языческому идолу! — но город по–прежнему силен и славен, и порт заполнен кораблями, военными и торговыми. Так что означает ссылка в средоточие имперской мощи?
Уж, разумеется, не привольное житье среди имперских тайн… Башню оно означает. Высокую, с толстыми стенами. С решетками на бойницах, в которые не пролезет и кошка. А мелочи, вроде обстановки в камере, качества кормежки и возможности погулять по дворику форта зависят не столько от базилевса в столице, сколько от местного коменданта. А тот совершенно не настроен злить ту, к которой еще может снизойти милость Господня.
Комендант поступил просто — сунул узницам под нос полученные из столицы инструкции. Дочери императора — значит, грамотные. Пусть читают. И — не обижаются, а ценят человека, который сделает для них все, что не запрещено приказом святого и вечного базилевса!
Значит, пища с его, коменданта, стола. Значит, будет заглядывать, спрашивать, есть ли просьбы. Просто — разговаривать. Никому другому нельзя! Кроме него — только священник, и только для исповеди. Врача — не пускать. Друг с другом поговорить тоже нельзя. Сестра Августина еще спросила:
— А книги?
Услышав ответ — «Только Библия», вышипела:
— Переменит Господь счастье племянничка, оскоплю гадину…
Еще оглянулась, когда разводили по разным башням.
— Помни, сестра — у тебя есть я! Ты не одна!
Больше ее голоса услышать не пришлось. Видеться — виделись. Выпускали опальных базилисс морским воздухом подышать. Не во дворик, на крышу башни. Августину на свою, Анастасию — на свою. Докричаться можно, но тогда прогулки на разные часы разнесут. А так хоть рукой помахать можно. А еще можно у коменданта спросить, как сестра обретается.
— Очень скучает, — сообщал тот. — Спасается тем, что папирус вытребовала, перо да чернила. Пишет. В том числе — письма тебе. Передать не могу. Приказ.
— Тогда принеси папирус и мне. Я отвечать буду. Так, как если бы ты их мне передавал…
Прошли месяцы, прежде чем Анастасия поняла, что сестра спасла ее от безумия. Недоходящими до адресата письмами и тем, что каждый день с соседней башни махала рукой простоволосая фигурка… только волосы, как крыло феникса, по ветру! Неприлично? Так она специально, для племянника. Инструкции не допускают к «священным телам миропомазанных август» — тех самых, которые во всех прочих местах приказа значатся, как «богомерзкие кровосмесительные отродья» даже врача? Так пожалуйста — низложенную августу видит больше тысячи солдат — в таком виде, что непотребная девка застеснялась бы. А так… стоит на башне, чаек кормит. Такой в памяти и осталась — среди мелькающих крыльев и сварливых криков. Чайки любят подраться за кусок.
На втором году «ссылки» Августина перестала выходить наверх. Заглянул комендант, сказал, что следует молиться за сестру. Напомнил о милости Господней, молол разные слова — а рука дергалась к шитому золотом квадрату на алом военном плаще. Анастасия ждала кинжала, потому слов не расслышала — тихонько молилась. Но вот рука скрылась под жесткой тканью… вынырнула, неся не смерть — подарок! Единственную книгу, дозволенную узницам.
— Это — ее, — сказал комендант, — а она желает твою. Это нарушение приказа… но такое, которое невозможно заметить. Потому… Я христианин, и отказать умирающей не смог. Молчи об этом!
Анастасия метнулась к схваченной решеткой бойнице. Свою книгу — отдала. Дождалась, пока затихнут шаги милосердного цербера. Широкая бойница — стол из камня, что равно тепел днем и ночью. До решетки — и моря! — всего две сажени. Вот открыт тяжелый переплет… Смеяться нехорошо — в соседней башне умирает сестра. Единственным оправданием Анастасии служила гордость — за ту, что везде осталась собой. И тут умудрилась книгу заляпать! Весь титул покрыт коричнево–рыжим. Что это? Не кровь, точно. Что–то знакомое!
