В последние дни Ферий марта Туррис Мамилия, центральная площадь Субуры, где все это время квиритами обсуждались скачки и парады на Марсовом поле, вдруг забурлила новой сплетней.
Весть пришла с верхней части Кливус Субуранус и, подобно гигантскому морскому валу, докатилась вниз, к Фавнес Субурей, где, наконец, разбилась о склоны Виминала.
Римлянки, подходившие за водой к фонтану на Туррис Мамилия, охваченные праведным отвращением, спешили донести эту новость до своих знакомых. Зато мужское население пребывало в ажиотаже, граничившим с повальным возбуждением. Любые роскошные носилки останавливали и пытались рассмотреть едущего. Рабы хлестали бичами, толпа напирала, и на улицы начали спешно подтягиваться отряды вигилов. Присутствие вооруженных воинов отрезвило чересчур любопытных, и на Субуру постепенно возвращалось спокойствие.
Сплетня перекочевала в инсулы, внутренние дворики которых наполнялись желающими обсудить это событие.
Самая знаменитая куртизанка Рима Пираллида вернулась в свой дом! Подробности ее несостоявшейся казни, страшные обвинения в отравлении Агенобарба до сих пор будоражили римлян. И, если уж ей позволили покинуть храм Весты, долгое время служивший убежищем, это значило, что сам император изменил свое решение и оказал милость бывшей осужденной. Никто не знал, как, зачем и почему, поэтому домыслы и нелепые слухи заставили гадать всю Субуру не один день.
Скрестив руки на пышной груди, Лара Варус презрительно разглядывала стоящую перед ней девушку. Да, изменилась красавица Пираллида, изменилась! Потускнела яркая медь волос, огрубели нежные руки, неровно обломаны ногти, прежде тщательно отполированные, осунулось нежное личико и поблекли красивые синие глаза, поселилось в них испуганное выражение затравленной зверюшки, вздрагивающей от любого резкого звука. Лара вздохнула:
— Вот, Пираллида! Эти деньги оставили для тебя, — на стол упал толстый кошель. — Твой дом опять принадлежит тебе, ты вновь здесь полноправная хозяйка, и даже слуги у тебя прежние. Ты — свободная ныне римлянка, вольна делать все, что вздумается. Неизвестный благодетель велел мне оставить тебя в покое. Живи, как хочешь. Прощай!
— Но, Лара, подожди, — тихо сказала Пираллида, слова давались ей с трудом, будто она так давно не разговаривала, что вообще забыла, как это делается. Она силилась вникнуть в происходящее. Еще несколько часов назад она чистила светильники в храме Весты, одетая в рубище, под надзором строгих весталок. Они дали ей убежище, забрав свободу, но Пираллида была благодарна им за то, что еще продолжает жить на этом свете. А свободы ее лишали и раньше, и хуже всего было, когда страшный Агенобарб превратил девушку в свою рабыню. Лучше уж мыть полы у весталок… Когда Лара Варус зашла вместе со старшей весталкой в ее узкую мрачную кубикулу, Пираллида не поверила своим глазам. Неужели опять рабство в лупанаре? Но судьба оказалась к ней благосклонной. И вот сейчас она стоит в своем старом, таком любимом доме, где каждая деталь напоминает о тех счастливых временах, когда она, свободная и независимая, наслаждалась жизнью, объятиями мужчин, избранными лично ею, и любовью, своей первой и последней страстной любовью к тому, кто дал ей все это, а потом безжалостно отобрал, обманул и бросил в страшный омут рабства.
— Подожди, Лара, — повторила она. — Ты больше ничего не хочешь мне рассказать? Кто вернул мне все это?
— Нет, Пираллида, мне нечего прибавить к сказанному. Я лишь получила указания и свое вознаграждение. Думаю, ты и сама скоро все узнаешь, я лишь посоветую тебе привести себя в порядок, прежде чем зажечь вечером огонь у двери. Ты так изменилась.
Лара Варус вышла. Пираллида смотрела ей вслед и видела, как забрасывают известную на Субуре сводню вопросами любопытные, толпящиеся у дома. Затем девушка подошла к зеркалу, долго всматривалась в свое отражение, горько вздохнула, и, хлопнув в ладоши, подозвала служанку. Да, Лара была права, над собой следовало потрудиться. Началась новая жизнь.
Этрусская улица в этот погожий апрельский день на ежегодный Праздник Плеяд была полна народу. Невообразимый шум не смолкал ни миг. Пронзительные напевы торговцев слышались со всех сторон. Шныряли попрошайки и мелкие воришки, срезая заостренной монеткой кошели у засмотревшихся зевак. Уличные фокусники и бродячие актеры невольно помогали им в этом, отвлекая внимание праздношатающихся. Могучие спины рабов гнулись под тяжестью тюков с тканями, прокладывающих сквозь разношерстную толпу дорогу за хозяйским управляющим. Торговля процветала. Лавки с драгоценным шелком манили к себе богатых матрон, многие из которых лишь на словах расписывали свое состояние перед торговцами, умоляюще заглядывая в хитрые глаза с просьбой дать в кредит отрез редкой ткани на новую столу, и завистливо вздыхали, когда чья-нибудь тонкая ручка кидала на прилавок монеты и изящным жестом приказывала рабу следовать за собой с покупкой.
