А чуть в стороне из-под снега торчал глаз Трезора.
Сана окаменела. Что это, Боже?!
А из дома всё доносилось:
— Уходи, Сана! Уходи! — и звон разбивающегося стекла и треск ломающихся стульев, а потом глухие, тяжелые удары в дверь. Чаще, сильнее, настойчивее.
И вдруг до Саны будто дошло. Вдруг она испугалась по-настоящему. Почти обезумела, сорвалась, побежала, спотыкаясь и прикрывая рыдающее лицо маленьким озябшими, несмотря на одетые варежки, ладонями.
А Влад всё метался из комнаты в комнату, разбивая вдребезги стеклянную посуду, ломая стулья, срывая и разрывая простыни, наволочки и занавески. Он всё крушил, разбрасывал и разбивал, не задумываясь и не осознавая, что делает, ощущая только, как необычайно наливаются его мышцы, как грудь непривычно расширяется, требуя всё больше и больше воздуха, а ноги так прямо и готовы бежать хоть добрую сотню километров, — настолько литыми и огромными, как показалось ему, они стали. И в этом кавардаке Влад почувствовал себя абсолютно свободным. Душа затрепетала, голова пошла кругом от радости, захотелось на свежий воздух. Побольше воздуха! На улицу, на простор, вон из замкнутых стен!
Налег плечом, без труда вынес входную дверь и замер на крыльце.
Стемнело быстро, и полная луна во всем своем божественном сиянии зазолотилась вверху. Её вид особенно поразил Влада. Это было как явление, как какое-то откровение. Недостающая цепочка его бытия.
Владу вдруг сделалось необыкновенно легко. Так, как никогда не было легко. Он весь затрепетал от возбуждения, до боли сжал кулаки, выпростав руки вдоль тела, и… завыл вековым неистовым волчьи воем.
Виктор умело, с навыком установил палатку и теперь натягивал последние стропы, закрепляя их на вбитых в землю деревянных колышках. Всё делал спокойно, не спеша, основательно — так, что Анна даже залюбовалась им.
От него вообще веяло надежностью. Виктор и привлек ее именно цельностью своего характера, в котором, как в зеркале, отражались и мужественность, и сила, и уверенность в себе. За таким, как говорится, будто за каменной стеной. Степенный, рассудительный, не подведет. Не о таком ли мужике мечтает каждая баба? Хотя какая она баба — двадцати еще нет. Виктор — второй у нее. Не чета первому. Тот какой-то весь издерганный был, суетливый, все пытался казаться лучше, чем есть. А этот… Господи, небо и земля!
Анна чуть улыбнулась, найдя забавным такое сравнение. Улыбнулась и почувствовала прилив воодушевления.
Сразу нахлынули сладостные грезы, в груди стало тепло, в теле легко. Она отломала небольшую засохшую ветку и от радости и удовольствия стала слегка похлестывать себя по ноге, расхаживая взад-вперед по залитой заходящим солнцем поляне и искоса поглядывая на мускулистую спину мужчины.
Её мужчины!
Как замечательно осознавать, что рядом с тобой такой обаятельный, сильный и надежный человек.
Тем временем Виктор закончил и стал затаскивать внутрь палатки матрас, бросив ей на ходу, чтобы она достала из машины покрывало и одеяло.
Сначала Анна не хотела спать в салоне, но Виктор отговорил ее, мол, какой в машине отдых, так и останется — что был, что не был на природе.
Разгорячился:
— В том-то и смысл — слиться со всем, впитать в себя всё!
И Анна согласилась. С ним трудно было не согласиться: он всегда говорил правильно. Даже мама удивлялась: как это Виктор всё так правильно понимает. Но это, видно, она преувеличивала, еще неизвестно, кому он больше понравился: маме или ей.
— Что ты, пострелёныш, там лопочешь?
Виктор как увидел её в первый раз, так и сказал: «Пострелёныш». Другая бы обиделась, а ей хоть бы что, даже где-то приятно: она ведь действительно бедовая девчонка, но вот при нем сильно стеснялась, никла, старалась не выпячивать активную сторону своего характера. И это нежное «пострелёныш» с неизменным потрепыванием по макушке, где, как мелкий ворс ковра, торчали короткостриженные волосы, как-то умиляло её, разнеживало, унося на седьмое небо…
Анна принесла всё, что он просил, расстелила, выбралась из палатки.
Виктор собрался за хворостом, разжечь костер.
— Будем всю ночь у огня.
— Замечательно.
