На той и на другой лежала печать одной и той же марки: бесправия граждан и произвола власти. Будущий историк не найдет в русской "эпохе доверия" 1904 года ни тени развития и упрочения какого-либо общего права, ни системы общего права, ни системы общего правопорядка, обязательного как для власти, так и для граждан.
Один министр карает, другой милует, - так было раньше, так осталось и в эту знаменательную эпоху. И не с этой стороны, - не в смысле изменения общего правопорядка, - должна быть оцениваема эта эпоха. Она ценна лишь, поскольку дезорганизованное до тех пор общество успело организоваться и {238} противопоставить правительству не отдельных героев, а сплоченную массу, ясно выражающую свои желания и свою волю. Принимая пост министра князь Святополк-Мирский заявил:
"Мы не можем избежать прогресса. Если бы мы боролись против него, он все-таки нас окружит и к нам вторгнется. Не предпочтительнее ли принять его и помочь ему осуществиться?"
И князь-министр стал помогать осуществление прогресса, не разобрав, что с этим добрым желанием он опоздал ровно на 25 лет.
Министр 81 года, открыв эпоху доверия, действительно помог бы "прогрессу" и культурному развитию страны; министр 1904 г., при зареве кровавой войны, своей эпохой доверия помог скорейшему осуществлению не мирного прогресса, а прогресса в его самой грозной форме: он помог революции.
Доверчиво раскрыв уста печати, министр с ужасом увидел, что она превратилась в одну сплошную антиправительственную прокламацию. Допустив банкеты, он увидел на них не прежних трусливых рабов, покорных велениям Министерства Внутренних дел, а революционно-настроенную сплошную массу, если еще не готовую, то готовящуюся всеми путями решить проклятые вопросы русской жизни.
Самая солидная, самая неподвижная часть общества, - города и земства в своих поздравлениях и заявлениях новому министру обнаруживают явно крамольные тенденции. Эти недвусмысленные заявления кончились самочинным земским съездом 6 ноября, на разрешение которого не хватило мужества и благожелательности у представителя новой эры. Самочинно собравшийся, вопреки воли министра, съезд показал, что не только демократия, но и дворянско-земские круги ставят вопрос в его оголенной форме; съезд ясно и определенно заявил, что речь идет не об изменении политики всевластного министерства, не о частичной реформе, не о реформах вообще, а об изменении всего государственного строя на началах представительства, с предоставлением этому последнему законодательной власти.
Так стал вдохновитель "эпохи доверия" над бездной, неожиданно открывшейся перед ним в ответ на его доброжелательство. Банкеты, съезды, резолюции, заявления следовали непрерывной цепью, и только слепые и глухие не улавливали того основного мотива, который объединил все самые разнообразные выступления: еще не поздно, мирный исход еще возможен, идите навстречу {239} объединенным заявлениям граждан, - дайте свободу слова, собраний, союзов, печати, созовите выборных людей; страна не может долее существовать без конституции, дайте ее немедленно, или настанет час, когда она возьмет ее сама! Таков был смысл общественного движения в эпоху доверия. Могущественное в деле кования цепей, министерство было бессильно в творчестве законной свободы и законного порядка. 28 ноября оно уже вернулось на старый путь: оно избило демонстрантов на Невском, певших марсельезу при сочувствии гулявшей по панели толпы. Полиция, как и при Плеве, чинила свою кровавую оргию над безоружной толпой.
12 декабря был дан высочайший указ, в котором было выражено признание необходимости реформ в порядке существующего управления, по воле и усмотрению не народных представителей, а Комитета министров. Вместе с этим указом 14 декабря было опубликовано анонимное "правительственное сообщение", в котором все движение общества в "эпоху доверия" трактовалось, как сплошной ряд незаконных деяний, совершаемых обществом "под влиянием лиц, стремящихся внести в общественную и государственную жизнь смуту и воспользоваться возникшим в обществе волнением умов".
