Он выпивает еще, теперь уже с сыром и прошутто, и несколькими оливками на тарелке. Включает телевизор, футбол. Какой-то матч серии «Б» между командами, о которых он никогда не слышал, декабрьским днем в нулевую ничью. Стадион, очевидно, полупустой. Но все равно телевизор разгоняет тишину. Помогает скоротать время.
Он подумывает, не позвонить ли Корделии. И решает не звонить. Чтобы не беспокоить ее. У него депрессия – он не смог бы скрыть это, она поняла бы по голосу, – а он не хочет расстраивать ее. Не хочет, чтобы у нее пропало желание общаться с ним в будущем. А так и случится, если он все время будет ныть, жаловаться на свои проблемы, спрашивая о чем-то только из вежливости и перемежая вопросы долгими неловкими паузами.
Он наливает еще «Барбареско». Вообще-то вино превосходное. Одно из лучших красных, производимых в Италии. Он способен оценить это, однако у него словно дыра в том месте, где должен быть центр удовольствий. Пить в таком состоянии, думает он, только переводить вино.
Он смотрит на часы.
Пожалуй, еще слишком рано, чтобы идти спать. Или нет?
В доме, когда футбол закончился и телевизор выключен, угнетающая тишина.
Он сидит в ушастом кресле и пытается читать. Мысли его скачут с предмета на предмет. Он думает об Алане, своем сводном брате. Сколько ему лет сейчас? Восемьдесят пять? Едва может ходить. Едва может стоять – всякое движение причиняет боль и вызывает гнев. Чувство унижения. Он думает об их последней встрече. Волосы Алана казались мягкими, словно женскими, и белыми как снег, как и спортивные шаровары, в которых он теперь был все время. При виде Тони он попытался улыбнуться. Встать на ноги он не смог. Просто сидел, мелко дрожа, и пытался улыбаться, а когда говорил что-нибудь, превозмогая немощь, челюсть у него ходила ходуном.
– Как дела, Тони? – сумел он произнести жутковатым, невнятным голосом.
Кожа у него была как у мертвеца, как если бы ее поверхностный слой уже отмер. А в угасших глазах на мертвом лице был страх и какая-то враждебность.
Он все еще сидит там, держа в руках книгу Кристофера Кларка «Лунатики: Как Европа начала войну в 1914 году».
Теперь уже Алан совсем не разговаривает, это очень грустно.
Он угасает на глазах.
Угасает.
Мы все угасаем в конце?
Ночью на него вновь и вновь накатывают волны страха. В один из таких моментов он проникается уверенностью: с его сердцем что-то не так. А потом ему снится кошмар.
Огромный жук-палочник с мутными глазами.
Это нечто стоит без движения долгое время, так что он уже почти перестает бояться его.
И тогда оно начинает двигаться.
Оно касается его.
Он просыпается со стоном ужаса и не может больше спать несколько часов, пусть даже паника от кошмара улеглась, он лежит и думает об Алане и о том, как мало времени осталось ему самому. Он лежит в темноте, ужасаясь своему положению, как будто он только что все осознал. Как будто кто-то только что сказал ему, впервые в жизни, что ему семьдесят три года.
Когда он снова просыпается, в комнате светло.
Почти восемь утра.
Он садится в постели, чувствуя себя разбитым физически и душевно.
Сегодня он должен что-то сделать.
Когда видит на старинном кафельном полу кухни новые мышиные какашки, он испытывает тягостное чувство и решает, что съездит в аббатство в Помпозе. Когда он разбирал вчера один из ящиков, ему попались старые билеты в аббатство – он был там много лет назад с Аланом и его женой, вспоминает он, когда те гостили у него, – и решает, что хочет увидеть это место снова. Он мало что помнит о нем. Средневековый монастырь у моря, к северу от Равенны.
В любом случае не так уж важно, что это за место. Он должен что-то сделать, выбраться куда-то. Почти все равно, куда именно.
Дорога займет где-то час, думает он. Он приедет, скажем, в одиннадцать, посмотрит аббатство, если будет на что смотреть. Пообедает, пожалуй. Он как будто помнит, там было одно заведение. И поедет домой. Остановится в Ардженте купить кое-чего. А дома выпьет чаю и почитает час-другой «Лунатиков»
Кларка.
За окнами висит морозный туман. Море морозных испарений, разливающееся по этой пойме каждую зиму. В такие дни он испытывает прямо-таки физическое отвращение к холоду. Старая система отопления в доме работает плохо – в высоких комнатах едва тепло, – и мысль о том, чтобы покинуть это тепло, наполняет его тревогой. К тому же вести машину в таком тумане значит нарываться на неприятности.
