Ромка снова взял мою руку. И ему, видно, не хочется отпускать меня.
— Мы к нам могли бы зайти,— сказала я нерешительно,— но тетя Ира...
— А давай ко мне? То, что я хочу сказать... Улица не место...
Я колебалась недолго. А почему бы мне, действительно, не пойти к Ромке? Я там бывала не раз. Правда, давным-давно, когда мы учились в школе. Но мне так хочется посмотреть, как живет сейчас Ромка!
— Что ж, можно.
Две автобусные остановки — и мы у Ромкиного дома. Сколько лет я не заходила в этот двор? Сто? Нет, тысячу...
Крадучись, притаив дыхание, будто эти предосторожности могли превратить меня в случае надобности в че-ловека-невидимку, я поднималась в Ромкину квартиру, как безбилетник на манящий своей таинственностью пароход. И только когда мы оказались в комнате, я перевела дыхание: если даже и постучится кто, можно не отозваться.
Когда-то мы с Лилей и Ромкой собирались в этой комнате учить уроки. Вот за этим круглым столом, большущим и неустойчивым, приходилось подкладывать под одну ножку свернутую бумагу; под этой люстрой — стеклянным золотистым шаром. Ромка любил щелкать по нему пальцами. Щелкнет и прислушивается к звону. И еще он любил забираться на подоконник и свешивать ноги во двор. Все, кто видел это, возмущались, вразумляли глупого мальчишку, но он был недосягаемым.
Ромка учился плохо, некому было его подстегивать. Родители его погибли трагически: переходили замерзшую реку, под ногами у отца треснул лед, он провалился. Мать подползла к нему, протянула руку, но вытащить не смогла. Утонули оба. Говорят, что на руке у женщины был глубокий укус, почти до кости — муж хотел, чтобы она отпустила его, понимал, что все бесполезно, но она до последней минуты надеялась.
К Ромке переехал брат отца, он часто разъезжал по командировкам, и мальчик был предоставлен самому себе: просидел два года в пятом классе, ухитрился остаться и в седьмом, но это, говорят, из-за Лили, чтоб быть с ней в одном классе. Мы вместе учились с седьмого класса.
Недавно Ромка признался: «А ведь это ты, Саша, закончила за меня среднюю школу! Без тебя и не вылез бы из нее!..»
Вот и я заработала благодарность...
Лиля в этой комнате устраивалась на кровать, нравилось ей, как визжали старые пружины; Ромка забирался на подоконник, даже если окно и не было открытым; а я присаживалась к столу и вслух читала заданный материал, прекрасно зная, что ни Ромка, ни Лиля меня не слушают, думают о чем угодно, но только не об уроках,— надеялись, что я вызволю.
Все здесь оставалось на своих местах. Только со стола убрали заляпанную чернилами клеенку, а кровать с визжащими пружинами заменила тахта, покрытая клетчатым пледом.
Из нас троих только Лиле посчастливилось поступить на заочное отделение текстильного института, и сейчас она работает на нашей фабрике сменным мастером аппаратно-прядильного цеха. Ромке и мне учиться дальше не пришлось...
— Что же это мы стоим? — спохватился Ромка. Он тоже, видно, вспоминал что-то.
Помогая мне снять пальто, он обнял меня сзади за плечи, ткнулся в шею холодным носом, неловко поцеловал.
Что с ним сегодня такое? Откуда вдруг вспышка нежности ко мне?
— Если честно, кроме тебя, Саша, у меня никого... И ничего,— сказал он, как бы подслушав мои мысли.— И ничего...
— А Лиля? — шепотом спросила я.
— Лиля? Звезда в небе — любуйся ею сколько угодно, можешь считать своей...
У висевшего на гвозде круглого зеркала (раньше на нем не было трещины) я причесалась, напудрила нос. А щеки-то как раскраснелись на морозе! Одернула свою новую зеленую кофточку (вместе с Ольгуней мы ее выбирали), повернулась к Ромке, мысленно призывая, чтобы он посмотрел: я неплохо выглядела. Но он перекладывал что-то из кармана в карман своего пальто.
Не сговариваясь, мы разом сели к столу, и тут выяснилось, что нам не о чем говорить. Ромка смотрел на занавешенное окно, а я заглядывала под стол: исправили короткую ножку или до сих пор подкладывают бумагу? Стол не качался, и бумаги ни под какой ножкой не было.
Иногда Ромка поглядывал на меня и по старой, нравившейся мне привычке убирал растопыренными пальцами, как расческой, падавшие на лоб волосы. Волосы у него русые, густые, он часто приглаживает их назад то расческой, то пятерней, но они не хотят лежать так, как хочет их хозяин, разбрасываются по сторонам, лезут в глаза. Глаза у Ромки неспокойные, и улыбается он, как прежде, не открывая рта. Хотелось бы отучить его от этой привычки.
