* * *
Было тихое предосеннее утро, когда луна ухитряется удержаться на небе при свете наступившего дня. Солнце не показывалось, но сквозило в каждой черточке природы и города, сочилось из цветочных лепестков, проступало на старинных фасадах, на невыспавшихся лицах людей. Животворный холокост, совершаемый временем, оставляет в цвету для впечатлительных глаз лишь те единственно подлинные эдемские сады, чей дизайн выстраивается ощущением.
Этим воскресным утром Антуан проснулся около восьми. В наплывах реальности, еще между сном и явью, ему послышалось, будто кто-то поет.
Антуан потянулся и вылез из постели. Он включил чайник и принял душ. Заварив чай, он некоторое время смотрел на дымящуюся зеленую жидкость, стоя перед окном. Малиновка на ветке словно позировала фотографу, желая кое о чем напомнить Антуану; летнее солнце посылало в атмосферу непрерывные вспышки. Не притронувшись к чаю, Антуан поставил чашку на подоконник и быстро вышел.
Он дошел до монтрейского парка, лавируя между прохожими и машинами. Он торопился и шагал быстро, с развязанными шнурками и всклокоченными мокрыми волосами. В этот час парк был еще почти пуст: прогуливались одинокие старики и старушки, мамаши пасли своих отпрысков, какая-то художница в широкополой шляпе устроилась с этюдником на газоне.
Антуан рассеянно брел сам не зная куда, словно заблудился в этом тихом плоском пространстве. Он сел на скамейку рядом со стариком, опиравшимся на трость с серебряным набалдашником. На старике была серая фетровая шляпа с черной шелковой лентой; он чуть повернул голову, покосился на Антуана и снова устремил взгляд в прежнем направлении, словно усталый часовой на посту. Антуан посмотрел в ту же сторону и сначала не увидел ничего. Он прищурился, вгляделся, и вдруг прямо перед ним возникла девушка. Она смерила глазами Антуана, склонила голову, наклонилась, чтобы рассмотреть получше, словно он был парковой скульптурой, потом протянула руку. У Антуана сработал рефлекс вежливости, и он ее пожал. Он хотел было что-то сказать, но девушка приложила палец к губам и знаком пригласила следовать за ней. Они отошли от скамейки, где остался сидеть старик.
— Я ищу друзей, — объявила она, глядя в упор на Антуана, потом обвела глазами парк.
— А они какие?
— Не исключено, что такие, как ты. Я увидела тебя на этой лавке, и ты меня заинтересовал, вот я и подумала, может, ты не откажешься войти в число моих друзей. Ты с виду очень качественный. Даже высококачественный.
— Высококачественный… Будто я продукт, ветчина какая-нибудь.
— Нет, не ветчина, я мясного не ем.
— А ты что, друзей ешь?
— Нет у меня больше друзей, врубись, пожалуйста. Я сказала сейчас нечто странное, предполагается, что ты спросишь почему.
— Мой агент забыл прислать мне сценарий. Ну… почему?
— Почему что? — спросила она, убедительно изобразив недоумение.
— Почему у тебя больше нет друзей?
— Они протухли. Я не знала, что у них ограниченный срок годности. Это нужно всегда проверять. Мои любимые друзья вдруг начали портиться, покрылись зелеными пятнами, довольно-таки противными с виду. То, что они говорят, стало пованивать…
— Это опасно, можно отравиться.
— Да, подхватить сальмонеллез…
— Ты выкинула их на помойку?
— Нет, этого не потребовалось, они сами кинулись в свою дебильную жизнь.
— Суровая ты девушка.
— Извини, ты путаешь текст. По роли надо сказать: «Ты классная девушка».
— В сценарий на завершающем этапе внесли поправки.
— Вечно я обо всем узнаю последней!
Девушка вдруг замерла и хлопнула себя по лбу. Она уставилась на Антуана, словно спохватившись.
— Мы же пропустили сцену знакомства! Пропустили сцену знакомства! Придется все переснимать. Иди обратно на скамейку…
— Слушай, — перебил ее Антуан, — можно же потом доснять. Ведь существует монтаж.
— Да, ты прав. Давай пройдем чуть-чуть молча, а потом познакомимся. Мотор!
Они прошлись по узким парковым аллеям, по лужайкам, поглядывая на деревья, на птиц. Теплый воздух был ослепительно светлым, почти искрился. Сентябрь стоял небывалый: он наивно игнорировал близость осени, держался гордо, не сгибаясь, расходуя последние силы лета так, словно они были неиссякаемы.
