Когда мы, промокшие под ливнями, спустившись с горы Вашингтона, сели в машину, а в ней — печка и музыка Моцарта, я сказал Майклу:
— Вот рай! Понятно, почему американцам не нужен рай в загробной жизни. Ведь здесь себе соорудили рай. А разве будет музыка сфер и пение ангелов звучать прекраснее Моцарта?..
Однако пора за дело — план студентам составлять.
11 ч. Прошелся по полянкам — есть тут. Ладно: менять места не буду, от добра добра не ищут. В другом месте-доме другие мне неприятности откроются — пожалею об этом…
12 ч. Взявшись готовить список литературы для группы на «Русский образ мира», стал листать английскую антологию русской литературы — и незаметно зачитался «Смертью Ивана Ильича»; потом «Челкаша» раскрыл — и странно: неузнаваемо свежи вещи и смыслы и сюжеты стали, раз непривычными словами сказываться им пришлось.
Будто глазами марсианина стал на себя и свое же глядеть. Не из своей тарелки, с чужой точки опоры. Потеряв инерцию и равновесие сонно-обломовское привычного ума и сказа.
Так, наверное, Набоков и все эмигранты, ставшие на ином языке писать, могли чувствовать. И сейчас Эпштейн (литературовед-культуролог, осевший в Америке. — 2.7.94) удобно остраняет советчину и Россию: есть на это спрос, и он процветает.
2. IX.91. Ой, зачем я здесь? Никчемно заброшен. Там быть — дома, где душа и темы мои…
В гостях вчера у англичанина Джерри, кто в двухэтажном доме с дочерью — тоже приглашенный профессор. Присцилла принесла бутылку водки — и полувыпитую назад отнесла.
Странно: мы 6 оставили хозяину… Но приятна простота — одежд и отношений.
Дочь Джерри, Кристиана, окликает отца — «Джерри» (как и меня дома — «Гоша»). На равных дети с родителями — тут особенно. Я делаю заключение, что отношения родителей и детей тут — как братьев и сестер: одноуровневы, не вертикальны, в отличие от евразийских патриархальных, с почитанием родителей. Это, конечно, вообще стиль века, но пошел он — с Америки. Как и многое.
Долгое обсуждение вызвало мое уравнение американца — как «муви» = движущегося. Джерри опровергал, говоря о миграциях в европейских странах из деревни в город. Но это — не то. Тут же — как зуд менять места, будто горит земля, вертикаль под ними.
Спрашивал я про американское национальное блюдо — каково оно?
— Может быть, кукуруза — «корн»?
— A! Ex pluribus unum[5] = из атомов — единое!
Называли еще яблочный пирог с покрышкой. И гамбургер: он — пища на скорость-спех и нейтрального вкуса: чтоб не отвлекать вкуснотой, но — чистая заправка человека, как машины. Да и сам американец в авто = кусок мяса между двух ломтей, как гамбургер.
— А напиток национальный?
— Кока-кола.
— Каков же ее состав?
— До сих пор — секрет фирмы.
Но во всяком случае — искусственная, химизированная жидкость. Вся пища — ургийна, пропущена сквозь ум, изобретение, индустрию, и полуготова: «ургия» уже в продукте заложена. Пища — не с прямой подачи Природы, но полуфабрикат всегда.
Да, надо будет со студентами национальную пищу толковать, жилище, жесты, как с аспирантами Института мировой литературы в 1967 г. я домашний семинар по философии национального быта проводил.
…А у нас в стране пошла новая дележка, нивелировка бедности. Снова «вторичное смесительное упрощение»: не дают аристократии сложиться — хотя бы и из партийных родов. Ничем не хуже их образование, чем при Петре — дворян «в случае». А шли бы хоть накопления вертикальные — для капитала и интеллекта детей… Нет, снова зависть и перераспределение — вместо создания богатства.
С утра гулял — смотрел дома. Нельзя тут описывать дом — как характер владельца (как это у Бальзака, у Гоголя): дома часто перепродаются и меняют владельцев, так что души-характера в домах нет.
11 ч. Да, моя темница. Вернулся с лужайки — везде солнце, а у меня первый этаж, да во двор смотрит, на стены и асфальт. И темно.
Вдруг звонок — Юз (Апешковский: он тут живет и мне по дружбе давней устроил это приглашение. Здесь он в статусе «писатель-эмигрант». —3.7.94). Сразу поднялся дух.
— Ты, б…, не бзди ностальгией[6]. Ностальгия — это такое состояние, когда у человека есть все, кроме нее.
