Чтобы хоть как-то согреться, я решаю зажечь костер прямо в будке в большой бочке, которую дедушка летом использует для воды. Выбравшись наружу и собрав на огороде торчащие из-под снега сучья и обломки тепличных досок, я бросаю их в бочку вместе с газетой и поджигаю. Благо, дедушка всегда держит в запасе несколько коробков спичек и стопку прошлогодних газет. Газета моментально загорается, за ней огонь подхватывает сучья и доски. Я чувствую приятное тепло кончиками пальцев, протянутых к огню. Но уже через несколько минут мне становится нечем дышать, и я начинаю заходиться кашлем от едкого дыма. В дедушкиной будке дымовая труба не предусмотрена, и дым от костра скапливается под потолком, затем опускается все ниже и ниже, окутывая меня с головы до ног. Теперь меня подстерегает новая опасность – задохнуться или устроить пожар в дедушкиной каморке. Умереть от удушья или пожара мне также не хочется, как и не хочется замерзнуть насмерть. Поэтому я тушу самодельную печку, закрываю будку и… возвращаюсь домой.
Домой я добирался пешком. Сначала обратно по снегам-болотам, через многочисленные огороды, отделяющие меня от дороги. Потом часа два я шел по дороге в город, шарахаясь в сторону от проезжающих мимо автомобилей – ведь за рулем мог оказаться кто угодно. Мама мне часто рассказывала, когда я был маленьким, как похищают людей, просят за них выкуп, отрезают им уши и отправляют по почте родственникам, а потом и вовсе убивают. Несмотря на то что мне было уже тринадцать, я боялся вляпаться в одну из таких историй и быть похищенным каким-нибудь маньяком. К счастью, машины проскальзывали мимо меня, даже не пытаясь остановиться и спросить, не надо ли меня подвезти. Интересно, о чем думали водители, когда их фары высвечивали в темноте маленькую сгорбившуюся фигуру, ковыляющую по обочине дороги? Наверное, они думали, что это какой-то бродяга или беспризорник, и сами боялись со мной связываться.
Когда я пришел в город, там было также безлюдно. Единственное, что отличало городские улицы, засыпанные снегом, от огородов, – возвышающиеся серые здания да фонари, освещающие тротуар. Но и здесь я чувствовал себя жутко и спешил побыстрее добраться до своего дома. Снега насыпало немало, дворники начнут убирать его только утром, а пока я то и дело проваливался в сугробы и снежные ямы. Иногда мне казалось, что кто-то крадется за мной. Я оборачивался и не видел ничего подозрительного, кроме пустующих улиц и одиноких деревьев. Тем не менее на всякий случай я ускорял шаг, надеясь, что мой незримый преследователь – всего лишь плод моей фантазии.
Увидев свой дом в конце улицы, я чуть ли не бегом добежал до подъезда, с радостью отмечая, что в моих окнах горит свет – значит, мама еще не спит и ждет меня. Я долго звонил в дверь, а когда мама впустила меня, молча разделся и отправился в свою комнату спать, не проронив ни слова.
Весь следующий день я тоже промолчал. Мама не предприняла ни одной попытки помириться со мной, узнать, где я был полночи. Она весь день ходила хмурая, не обращая на меня внимания, словно это не я вчера вернулся домой. Я же старался как можно меньше попадаться ей на глаза и сидел, запершись в своей комнате. Так прошел день, а затем еще один, и лишь на третий день мы с мамой нашли в себе силы заговорить друг с другом и помириться. Но я так и не рассказал ей о своем ночном путешествии. А она так и не спросила, где я был.
С того самого случая я больше из дома не убегал. В очередной раз поссорившись с мамой и хлопнув дверью, я прятался в подвале и каждый раз снова и снова возвращался назад, как побитая собака. Да и бежать было особо некуда. Перспектива замерзнуть насмерть или стать бродягой и попрошайкой, променять свою уютную комнату на ночлежку в каком-нибудь приюте меня нисколько не привлекала. Я представлял себе, как неделями не буду мыться, стану добывать еду на помойках или воровать в магазинах, бродить в одиночестве по ночным улицам и переулкам. И в эти минуты я начинал особенно ценить то, что имею.
Но не только это меня останавливало. Я не мог бросить своих бабушку и дедушку, которые меня очень любили и беспокоились за меня. Мама никогда не рассказывала бабушке о моих побегах, чтобы лишний раз ее не волновать. А мою бабушку разволновать легко. Стоит мне или маме не ответить на ее телефонный звонок, как она тут же начинает беспокоиться, думать, а не случилось ли с нами что-нибудь страшное. Узнай бабушка о моей ночной вылазке за город, ее бы точно хватил сердечный приступ, и ее смерть была бы на моей совести. А смерти своей бабушки я желал меньше всего, потому что очень любил ее. Любил, даже несмотря на то, что она часто оказывалась маминой союзницей, когда мы с мамой ссорились. В душе бабушка очень добрая, и за все время, что я ее помню, она всего раз или два чуть повысила на меня голос. Поэтому убегать из дома не стоило хотя бы ради того, чтобы не лишиться такой замечательной бабушки.
