Никакой команды "встать", никакого рапорта. Хмурые лица, глаза опущены долу. Поднимаю с земляного пола две замызганные игральные карты, протягиваю их деду Бахвалову:
- Возьмите, Василий Федотович, этак можно всю колоду растерять.
Старый пулеметчик с досады крякает. Начинает оправдываться:
- Мы же не на деньги. В "козелка". На антерес. Кому от этого вред? Скучища - ужасти какая...
Я махнула рукой:
- Об этом как-нибудь потом. Начинайте занятия.
И присаживаюсь на нижние нары. Дед отменный учитель. Его "мазурики" пулемет знают назубок. Но то ли по привычке, то ли передо мной чудит старая борода напропалую. Прямо-таки беглый огонь ведет.
- Миронов, какая деталь в пулемете лишняя?
Медлительный Миронов долго и озабоченно хмурится, напрягая память, и невдомек бедняге, что лишняя "деталь" - это грязь.
- Абдурахманов, отыщи-ка ты мне, мазурик, мизеберную пружину!
И это опять провокация. Нет такой пружины в пулемете.
- Школьников, когда спусковая тяга на надульник наматывается?
- Сколько спиц в пулеметном катке? А отверстий в надульнике?
И так весь урок по материальной части пулемета. И я не делаю деду замечаний. Подначки приняты во всех родах войск. Меня на курсах тоже не раз "покупали" доморощенные юмористы. Ладно, пусть дед чудит: балагурство в солдатском быту просто необходимо.
Мы с командиром стрелковой роты Евгением Петровичем Роговым пробираемся в боевое охранение. Днем сюда не ходят: запрещено приказом комбата из-за опасения демаскировки и снайперского огня. Да и ночью-то желающих прогуляться сюда немного: разве что по крайней необходимости. Фашисты лупят из минометов и днем и ночью почем зря, иногда без передышки.
При каждом разрыве мы зарываемся носом в снег и, лишь просвистят осколки, вскакиваем, как по команде, и дальше. Считается, что боевое охранение находится в роще, - так во всяком случае значится по карте. На самом же деле никакой рощи нет: торчат запорошенные снегом, изувеченные снарядами елки-палки. Вот и все.
...В полумраке я не вижу лиц пулеметчиков из расчета Непочатова, но знаю, что все они здесь, в дзоте. Сидят на корточках, привалясь к земляной стене, - видимо, ждут, что я, командир, им скажу. А я ничего нового или значительного сказать не могу. Спрашиваю - отвечает за всех сержант Непочатов.
- Скучно вам здесь?
- Да нет вроде бы. - У молодого сибиряка тихий приятный голос. Он шутит: - Вот разве что Пырков наш скучает. Украсть ему, бедняге, тут нечего.
- Ну чего-чего-чего? - добродушно ворчит Пырков.
Обвыкнув в темноте, я вижу его толстые улыбающиеся губы и верхний ряд плотных белых зубов с золотыми коронками на резцах. Я знаю его историю от Евгения Петровича Рогова. Пырков - бывший вор-гастролер. Промышлял в поездах на всей сибирской магистрали. Удачливо. А как началась война, пришел с повинной и попросился на фронт. Поверили. Так и попал он в Сибирскую дивизию. Долго терпел, но по осени не выдержал: украл у зазевавшихся артиллеристов новенькое седло. Сам не зная зачем - так, по привычке. Быть бы парню в штрафном батальоне, да мудрый чекист капитан Величко пожалел, спас отличного пулеметчика от трибунала: ходил к артиллеристам договариваться, чтоб замяли дело. А Пырков был наказан по-семейному: товарищи разложили его на траве да и отшпандорили в три солдатских ремня. И не пикнул. И не обозлился. Красивый парень, видный. Ребята иногда добродушно подтрунивают над его прошлым: "Малина... Рио-де-Жанейро..." Не обижается.
- Газеты получаете? - спрашиваю у Непочатова.
- У стрелков одалживаем.
- Патронов достаточно?
- Этого добра у нас хоть ложкой ешь.
- Может быть, заменить вас?
- Не стоит, товарищ командир. Потому мы привыкли тут. А новым придется туго.
В наши внутренние дела начальство вмешалось помимо моей воли. Как-то днем, выспавшись после ночной вахты и подготовив пулеметы к следующей ночи, мои солдаты изнывали от безделья. Противник уже сутки нас почти не беспокоил. И даже "дежурные собаки" - минометы - не тявкали. Фрицы справляли свое рождество: перепились, спорили и бранились, пускали затейливые фейерверки, дудели в десятки губных гармошек, простуженными глотками орали "Лили Марлен", кричали в жестяной рупор: "Иван, комм хер тринкен шнапс!" Мои солдаты благодушно посмеивались и в ответ орали частушки собственного сочинения:
