Мы назначили продажную цену 20 копеек за календарь, хотя обычные календарики с видами городов шли по 2–3 копейки. Дрожали, конечно, страшно! А вдруг никто их не купит, и тогда куда эти триста тысяч девать?! Но нам удалось быстро договориться с Аптечным управлением и с Управлением Союзпечати, и они централизованно развезли наши изделия по торговым точкам.
Календари наши шли влет! Правда, недели через две в ленинградской газете “Смена” появилась критическая статья о нашем календарике, причем размером в половину страницы! Поражаясь выдумке составителей, авторы одновременно возмущались ценой. Когда мы пришли в издательство, там уже были сотрудники ОБХСС, они явились по материалам газеты. Но директор издательства сунула им под нос новый закон о свободных ценах, и они, поворчав, ушли.
Кстати, совсем недавно, то есть спустя двадцать лет после их выпуска, видел наши календарики на интернет-аукционе EBAY...
После выпуска календарей, что немного поправило семейный бюджет, я продолжал обзванивать и объезжать массу организаций с поисками работы и предложениями. И вот как-то раз мне повезло. Я зашел в один из кооперативов, расположенных на Измайловском проспекте и торгующим меховыми вещами. Вдруг я заметил на столе у шефа американский детектив. “Effigies” было написано на обложке. Попросив разрешения, я начал его листать. На самом деле это был роман ужасов. Художнице детского книжного издательства прислали посылку. В ней лежал... отрезанный палец. У меня аж мороз пробежал по спине.
— Do you really like it? — спросил я своего собеседника.
Он встрепенулся:
— А вы что, английский знаете?
— I began studying English when I was five, — скромно потупясь, отвечал я.
— А как у вас с русским?
— ?
— Я имею в виду с литературным языком?
Я встрепенулся:
— Давайте я вам переведу страниц двадцать, а вы оцените.
– Хорошо, — сказал он, — через недельку занесите.
Он отошел в угол комнаты и сделал мне ксерокопии двадцати страниц.
— Понимаете, — сказал он, — надоело со шмотками возиться, хочется чего-нибудь для души. А деньги есть. Хочу небольшую издательскую фирмочку залудить.
”Да уж для души самое лучшее — это отрезанные детские пальчики”, — подумал я. Но фраза насчет наличия денег меня необыкновенно взбодрила.
Насчет того, что английским я начал заниматься с пяти лет, я не соврал.
Дело было в 1949 году.
“Я УМЕЮ ЧИТАТЬ ПО-АНГЛИЙСКИ!”
Однажды отец вернулся домой с очередного заседания Дома ученых и сообщил, что видел объявление о том, что производится набор дошкольников пяти-шести лет в разговорную группу английского языка. Мне как раз было пять, а брату всего три года, так что речь шла только обо мне. Мать в те годы не работала: во-первых, двое детей, а во-вторых, отцу как кандидату наук платили достаточно, чтобы безбедно содержать семью из четырех человек.
И мать начала водить меня в английскую группу. Дом ученых был от нас недалеко — на Дворцовой набережной. От дома мы шли так: сворачивали на Гагаринскую, она упиралась в набережную Невы, а потом вдоль решетки Летнего сада, мимо памятника Суворову шли пешком до Дворцовой набережной.
В английской группе было ровно шесть ребят. Наша учительница Римма Исааковна начала с нами с устного счета. Конечно, самой сложной цифрой оказалась тройка — three. Этот межзубный звук надо было произносить не стесняясь высунув язык. Кстати, в школах иностранный язык тогда преподавали с третьего класса, но все равно правильному произношению этого звука никто не учил. Поэтому в школах все и говорили вместо this либо “фыс”, либо “зыс”.
В английской группе мы всё воспринимали только на слух. Например, самый популярный вопрос: “What`s your name?” — воспринимался нами не как несколько отдельных слов, а как фактически одно длинное слово: “Вотс-ё-нэйм?”.
Потом мы начали разыгрывать целые пьески. Первой была “Three little kittens”. И ее мы тоже только устно разучивали. После репетиций в белой гостиной было представление для родителей. Ребятам учительница раздала костюмчики котят, а я был ведущим — читал текст от автора. Я упросил бабушку дать мне складной цилиндр — шапокляк и галстук-бабочку. В таком наряде я и вышел на сцену.
