По сравнению с “развитием абсолютной памяти”, это уже проще, потому что ничего не надо такое “накачивать” и тренировать. Надо просто найти дверь.
А это – уже простое задание. К двери надо подобрать ключ.
И этот ключ – наблюдательность. И это есть секрет.
Дальше – еще больше – умение самостоятельно воспроизвести объект в уме, наблюдательность, означает возможность мыслить о нем. Это – первичная мысль и возможность мыслить. Ибо до тех пор, пока ты не сможешь воспроизводить объект в уме ты не сможешь самостоятельно мыслить о нем, охватить его мыслью.
Но это только начало – всегда говорю я. Наблюдательность, это не просто умение заметить сломанную ветку тут, странную ничего не говорящую форму следа там, крик вспугнутой сойки через минуту – и ни с того сказать, что это за зверь. Признаки – ничто, главное – приложение опыта. Признаки надо приложить к опыту и знанию, к образу зверя, его повадкам, без знания сломанная ветка ничего не говорит. Наблюдательность – это не только объединение разновременных и разноместных признаков в одно целое, но и приложение нашего опыта. Ведь разные признаки были на самом деле разделены временем и другими вещами и сами по себе ни о чем не говорили. И мелькнувшая черная тень, колышущиеся стебли ничего не скажут сами по себе без опыта. И кульминацией наблюдательности будет объединение всех признаков за все время существования и приложение всего нашего опыта в каждой мгновенной точке времени. Кульминация – охватывающая ВСЕ, охватывающая ВСЕМ, охватывающая ВСЕГДА. Это одномоментное мгновенное приложение всего знания и опыта ко всему, всем мельчайшим признакам и причинам, наблюденными в разных местах и в разное время, охваченное все одной мыслью.
Только тогда можно понять, жестокие слова дзен-буддистского наставника, что “наблюдательность это медитация в действии”.
В отличие от пассивной “памяти”, что механически повторяет чужие слова и книги, и не способствует мышлению; памяти, которую развивают западные наивные шпионы, мы, восточные убийцы и ниндзя, развиваем наблюдательность. Которая, фактически являясь тем же, что и их память, на самом деле является живой активной собственной и вечно постигающей мыслью, то есть противоположностью тому, что западники называют памятью. Память – пассивна, наблюдательность – активна, ибо она есть мысль. Человек не воспроизводит тупо для кого-то по чьему-то требованию, как студент, он замечает уже сейчас для себя. Вместо тупой пассивности мы имеем живую непрестанную активность мысли, вечную и постоянную МЫСЛЬ, охватывающие бесконечные объемы при опыте, охватывающую в конце концов ВСЕ.
Если западники развивают память, то восточники – наблюдательность, которая включает все – мысль, память, активность, ум в синтезе... Что развивает абсолютную память, могучую мысль, постоянное мышление. Странно, что наблюдательность, функция противоположная покорному воспроизведению, памяти, репродукции, развивает то же самое, “память”, к которой они так стремятся.
Жестокая тренировка наблюдательности вскрывает даже у обычного человека доступ к его уже существующей абсолютной памяти, потому абсолютная “память” доступна абсолютно всем. Но дети – лучший материал для воспитания.
Так думал японец. И занимался младенцем. И поставил меня в положение хозяйки. Одновременно занимаясь мной по своим методам.
В результате этого я, чтобы вести дела, должна была ухватывать мельчайшие признаки громадного дела, и только потому я могла так жестоко преуспевать и держать в своих маленьких ручках дело.
Глава 4. Очень скучная глава.
Меня подвергли жесткой тренировке.
Как бы то ни было, но младенец вошел в управление громадным поместьем, ибо его поставили в это положение, как данность, и ему надо было просто адаптироваться... И, как бы то ни было, может это была случайность, а может и нет, но за полгода одиночества я справилась, такой вундеркинд. И очень быстро превратила поместье если и не в очень богатое, то уже не в нищее. В поместье без долгов. Управляя им с рук японца или сама ковыляя с ним по поместью... Острый детский ум находил лазейки и возможности, поняв общее направление, там, где местные и не подозревали. Моя непредубежденность сослужила мне хорошую службу.
