В предыдущей главе уже упоминалась слепая любовь матери к Николаю Гоголю. Ее установка на исключительность сына оказалась сильнее невежества молодого Гоголя, который, как утверждал Вересаев, по выпуску из гимназии «не знал спряжений глаголов ни на одном языке», «особенно плох был по языкам». Невероятно замкнутый, всегда неряшливый, страдающий, по определению Дмитрия Мережковского, «щегольством дурного вкуса», он под влиянием установки на великое достижение был одержим мыслью о своей гениальности. Установка позволила амбициозному неучу сосредоточиться на цели и обучаться на ходу, используя необыкновенную наблюдательность. Он был подстегиваем единым, жгучим, как болезнь, желанием блистать во что бы то ни стало. Не случайно Гоголь стал, как метко выразился Аксаков, «добычей сатанинской гордости». На самом деле, его победа – прямое действие материнской установки. Не любя учиться, он по крупицам собирал материалы, например, в письмах выспрашивая мать о различных мелочах в одежде, быте, традициях малороссов.
Превосходно на эту тему высказалась Марина Цветаева, определив роль родителей в формировании взглядов на мир: «Разъяснять ребенку ничего не нужно, ребенка нужно – заклясть». Это и есть установка. Это и значит – создать установку.
6
Очень часто установка на активную деятельность – результат усилий нескольких людей, окружающих ребенка в ранние годы. Скажем, если бы в жизни Жана Поля Сартра не существовало деда (в предыдущей главе была отмечена слепая материнская любовь к избалованному мальчику), его будущее могло бы оказаться не столь значимым. Именно дед передал мальчику крепкое мужское начало, корни которого уходили глубоко в духовно-интеллектуальное миропонимание, наполненное музыкой, литературой и обязательной мыслительной деятельностью. Дед дал установку на чтение и творческое самовыражение, удачно породил недоверие к авторитетам, создал будущему философу как бы подсветку предназначенному ему пути.
Если внимательно присмотреться к Альберту Эйнштейну, можно обнаружить, что его установки во многом были созданы матерью, которая старалась оградить мальчика от друзей, заставляла обучаться игре на скрипке, игнорировала слабые достижения в школе и стимулировала любые проявления самостоятельности, включая споры юного сына с преподавателями. Неустанная материнская опека и демонстрация любви к сыну, которого многие окружающие считали заторможенным в развитии, создали такие важнейшие установки, как самостоятельное мышление и неприятие авторитетов. Однако опека матери была своеобразной, и ее неотъемлемой частью было воспитание у малыша самостоятельности… методом оставления его наедине с собой. Любопытный нюанс: мать всячески поддерживала интроверсию сына, спокойно относясь к его более глубокой дружбе с книгами, чем со сверстниками. В итоге, стимулируемый ее поощрениями Альберт к 12 годам стал отвергать Библию на том основании, что написанное в самой значительной книге цивилизации «не может быть правдой». Эти мысли явились не только результатом чтения научно-популярных книг, как принято полагать. В гораздо большей степени на сформированные убеждения повлияла сознательная позиция родителей, и прежде всего матери. Основной книге человечества он предпочел учебник геометрии, а тот факт, что в среде сверстников он оставался изгоем, его совершенно не беспокоил благодаря поддерживающей и ободряющей позиции родителей. Несколько позже отъезд семьи в Италию укрепил самостоятельность юного Эйнштейна и, что еще более важно, позволил ему убедиться в комфортности этой самостоятельности.
Кроме матери, на формирование установок Эйнштейна определенное влияние оказал дядя, который еще в раннем детстве увлек племянника решением замысловатых задачек по алгебре. «После того как Альберт решал их, он издавал триумфальный вопль – наподобие футболиста, забившего невероятный гол», – описывает процесс этого судьбоносного общения Дэнис Брайен. Дядя не только открыл мальчику мир математических конструкций, но сумел ненавязчиво убедить в том, что тот обладает незаурядными способностями, по сути, талантом к этой науке, столь непостижимой для большинства. Таким образом, наиболее близкие к юному Эйнштейну люди каждый по-своему делали прививки от обыденности. Все они поощряли его непохожесть с большинством, превращая его социальную слабость в сильную черту. Приблизительно к 12–13 годам, когда подросток взялся за геометрию и по совету учителя литературы обратился к Шиллеру, Шекспиру и Гёте, он уже считал себя исключительным: не отстающим, как полагал кое-кто из окружающих, но превосходящим всех. Его уверенность в себе еще больше усилилась после того, как обедавший у Эйнштейнов студент открыл для ненасытного в своей пытливости юноши Иммануила Канта. Интеллектуальное превосходство молодого человека уже подкреплялось наблюдениями – лишь немногие оказывались способными говорить с ним на одном языке. Фактами, подтверждающими реальное действие установок, стали нашумевшие споры юного Эйнштейна с преподавателями (больше это проявилось уже в студенческие годы в Цюрихской Политехнике, куда он, кстати, поступил лишь со второго раза). За эти-то знания, замешанные на непрошибаемой независимости, его и невзлюбили дотошные преподаватели. Но, разумеется, главным достижением раннего окружения Эйнштейна были вовсе не знания. Сердцевину его неповторимой личности составляли как раз установки: «Я – лучший», «Я способен делать то, что недоступно другим», «Я могу и должен сделать то, что не может никто».
