Необходимо отметить, что, говоря о фашизме, совершенно неверно подразумевать под этим понятием только режимы Гитлера и Муссолини. Хотя на Западе не очень принято об этом говорить, но в 1930-е годы фашистские и околофашистские идеи имели большое хождение и в таких «традиционно» демократических странах как Франция, Великобритания, США. Забытыми остаются и «Французское действие», движение Мосли в Англии и американские «Рубашки хаки» и «Стражи Республики». Да и правительства этих стран, вовсе не будучи фашистскими, по антигуманности своих действий подчас нисколько не уступали Гитлеру, Сталину и Муссолини. Например, до сих пор ставится под серьезное сомнение военная необходимость атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, в результате которых погибли десятки тысяч мирных жителей. Примечательно, но американские военные чины пояснили свой отказ проинформировать население этих японских городов о грядущих бомбардировках тем, что боялись опозориться в глазах мирового сообщества: а вдруг бы бомбы не взорвались? Как бы тогда американские генералы смотрели в глаза своим европейским коллегам?
Однако вернемся к Суворову (Резуну).
Многие читатели В. Суворова утверждают, что даже если все его книги — ложь, отечественные историки все равно должны быть ему благодарны за то, что он привлек внимание общественности к проблемам начала войны, которые действительно требовали достаточно серьезного пересмотра. На самом деле это не так. Первое издание «Ледокола» на русском языке вышло в декабре 1992 года, а статьи, посвященные новым версиям событий лета 1941 года, написанные профессиональными историками и военными, основанные на документах из начавших тогда открываться секретных архивов, стали появляться до этого. В них серьезно, обдуманно и доказательно, без присущих Суворову истерических криков и бутафорских слез излагался новый взгляд на начало войны.[1]
Если бы «Ледокол» не был издан в России,[2] обсуждение проблем предвоенного периода нашей истории носило бы более спокойный, разумный и, главное, научный характер. А так — на «жареное» слетелись толпы крикливых и некомпетентных журналистов и политиков, и через них непроверенные факты и более чем шаткие откровения Резуна стали достоянием многих легковерных граждан. И теперь общество оценивает каждого историка по принципу «свой-чужой», «суворов-антисуворов», а нам приходится всем им доказывать, что СССР — «не верблюд», и запоздало сожалеть о том, что издательства не сочли возможным отдать «Ледокол» хотя бы на предварительный просмотр профессиональным историкам, уж коли он претендует на некую «научность».
Возвращаясь к вопросу о стиле, хотелось бы заметить следующее. К сожалению, в условиях царствующего ныне постмодернизма (когда читателем ценится не то, что говорит автор, а то, как говорит автор) разоблачения суворовской лжи, пусть написанные прекрасными учеными, но в академическом стиле, многими просто не воспринимаются. А жаль, Суворов между тем, использует старый советский прием, когда из статьи оппонента выдергивается одна неудачная фраза, на основе которой личность (а не доводы) оппонента смачно смешивается с грязью, докладчик долго философствует на тему того, как только такие никчемные бездари пробираются в нашу советскую науку, а слушатели так и не узнают о статье оппонента ничего, кроме этой фразы.[3] Благодаря этому Суворов отделывается от всей критики наглыми криками «Академика высеку!» к всеобщему восторгу своих почитателей. Поэтому для того, чтобы достучаться до благодарно воспринявшей Суворова публики, необходима именно такая, броская, агрессивная манера изложения. Более того, мы глубоко убеждены, что секрет «очарования» книг Суворова лежит в области вовсе не научных, а именно литературных дарований автора.
По ходу повествования нами делаются неоднократные выпады в адрес многих западных государств. Это продиктовано следующей причиной. С 1941 года, когда СССР и Запад оказались «в одной лодке» против Гитлера, в отношениях между ними было установлено негласное «джентльменское соглашение»: в равной степени виновные в начале войны державы не поминали друг другу своих грешков. С началом холодной войны это соглашение было нарушено, но, в свою очередь, был установлен так называемый «провокационный баланс»: каждая из сторон на своей территории изобличала преступления «мирового коммунизма/империализма», не переходя государственную границу.
