Обо всем этом я ей тогда и сказал. И постарался в меру собственного разумения объяснить, что отличает поэзию от упражнений в рифму. Часов мы не наблюдали, но поскольку на метро все же успели, думаю, что наша беседа как раз и уложилась в два часа.
Недели через полторы девочка пришла ко мне со стопкой новых стихов — очень своеобразных, очень личных, очень талантливых. Некоторые запомнились сразу, с первого прочтения. А угрюмая девочка и до сих пор пишет талантливо — вот уже двадцать лет. Так что если здорово повезет, и все сойдется, и звезды встанут как надо, на литературную учебу вполне может хватить и двух часов…
Пример, надо сказать, вовсе не уникальный.
В свое время я окончил Литературный институт. И в дальнейшем не раз изумлялся, когда однозначно серый студентик, с грехом пополам осиливший диплом, через пять или десять лет вдруг рывком входил в большую литературу. Значит, была одаренность, и не малая! Почему же с таким опозданием проявилась? Не тому учили? Не так учился?
Среди книг о минувшей войне одну из самых знаменитых написала девочка школьного возраста — пятнадцатилетняя голландка Анна Франк. День за днем она описывала жизнь двух еврейских семей, которых во время оккупации прятали на чердаке друзья–голландцы. Кто–то донес, гестаповцы ворвались в убежище, записи оборвались, девочка погибла в концлагере. А дневник уцелел, был издан и обошел едва ли не весь мир.
Меня «Дневник Анны Франк» поразил не ужасами войны — и не такое описано! — а удивительной талантливостью, особенно в рассказе Анны о ее любви к мальчику, единственному ровеснику, оказавшемуся на том же чердаке. Наверное, грешно так говорить, но после уникальных по искренности и силе строк пятнадцатилетней девочки даже монологи шекспировской Джульетты показались мне чересчур логичными и даже пресными.
Значит, в концлагере погиб гениальный писатель?
А этого утверждать не стану. Дело в том, что Анна как раз и мечтала стать писательницей, и свой дневник считала материалом к будущему роману, то есть не литературой, а всего лишь заготовкой к ней, заметками для памяти. Впрочем, в литературе Анна себя тоже пробовала: в дневнике приведены три ее рассказа. Вот к ним девочка отнеслась серьезно, как к настоящему творчеству. Ну и что вышло? Ни проблеска! Любой профессионал, прочитав эти пробы юного пера, скорей всего сказал бы, что старательной школьнице лучше заняться чем–нибудь иным. Вот ведь парадокс! Когда Анна трудолюбиво сочиняла « литературу», она была почти безнадежна — а рядом, за невидимой стенкой, свободно и радостно проявлял себя огромный талант. Какая удача, что девочка вела дневник!
Оптимисты уверяют, что в каждом человеке живет Моцарт. Я бы выразился осторожней: в каждом человеке живет свой Моцарт. Надо помочь ему раскрыться, а уж дальше он сам наберет высоту — свою высоту. Много времени на это обычно не требуется: чтобы яйцо стало живым цыпленком, порой достаточно хорошего удара клювом в скорлупу…
Час третий. «Работа до работы»
Работа над повестью, поэмой или статьёй начинается задолго до того, как на бумагу ляжет первая строчка. Расхожая фраза — «Я писал эту вещь три месяца и всю жизнь» — довольно точно определяет суть дела. Чем сложней, чем богаче событиями и размышлениями было прожитое, тем успешней окажутся три месяца или три года конкретного труда. Как донор делится с другими собственной кровью, так писатель передает людям собственный опыт. Его не заменить ничем: смешно и стыдно именоваться донорам, жертвуя чужую кровь.
Безусловно, писательское воображение — великая вещь. Но за вымыслом мастера всегда стоит пережитое. Конечно же, Лев Толстой имел возможность собрать множество документов и воспоминаний о войне двенадцатого года. Но ощущение окопной грязи, физическая тяжесть войны, вид чужой смерти и страх собственной — все это могло ему дать только участие в Крымской кампании, в трагической обороне Севастополя. Лучшие книги об обеих Мировых войнах написали фронтовики: Хемингуэй, Ремарк, Бёлль, Твардовский, Гроссман, Быков, Бакланов.
Для любого литератора, от начинающего до мастера, пережитое неоценимо и незаменимо. Сознание этого, кстати, здорово помогает жить. Если беды сыплются одна за другой, пусть удержит вас на плаву профессиональное соображение: вы не просто терпите бедствие — вы собираете уникальный материал для будущих книг. Упаси вас Бог и от сумы, и от тюрьмы — но если все же выпадет именно это, почаще вспоминайте двух наших Нобелевских лауреатов, Солженицына и Бродского. Даже уход женщины легче перенести, если знаете, что мучаетесь не в одиночку — вместе с вами ревнует, бесится и, в конце концов, рубит мосты ваш будущий герой. Те, чьи портреты нынче висят в библиотеках, не раз успели пожаловаться нам на тяжкую писательскую жизнь. Они не лгали, нет. Но что делать, если именно так классики отрабатывали будущее бессмертие!
