Пару недель все шло своим чередом. Больше у нас не случалось провокационных разговоров. Мы придерживались выработанного распорядка общения, который состоял из совместных обедов на выходных с другими парами, имеющими детей, парами, с которыми у нас было много общего: одинаковый уровень дохода и район проживания. Стивен отправил мне на мобильник три сообщения, ни на одно из которых я так и не ответила. Никто не заметил моего отсутствия во второй день на медицинском семинаре в Лидсе по проблеме здоровья семьи. Я вернулась на супружеское ложе, и у нас возобновились привычные супружеские отношения, обоснованные лишь тем, что мы лежали рядом. (Разница между сексом с Дэвидом и сексом со Стивеном примерно такая же, как между наукой и искусством. Со Стивеном — это переживание, воображение и потрясение от нового открытия, а также выплеск… не уверена, что вам стало понятно, что я имела в виду. Все это впечатляло, но нравилось мне это или не нравилось — не знаю. С другой стороны, Дэвид знал, какую кнопку вовремя нажать, — и он это делал. Все происходило, быть может, несколько механически — но зато как срабатывало! Я летала, как лифт между этажами, романтически настроенный лифт, который просто используют с толком и по назначению.)
Мы очень сильно верили — те из нас, кто жил на одинаковом уровне дохода и в одном районе, — в силу слов: мы читали, обсуждали, писали, у нас были свои невропатологи, консультанты и даже священники, которые с радостью выслушивали нас и давали советы. Так что меня посетило нечто близкое к потрясению, когда мои слова, необыкновенно важные, великие слова, какими они представлялись в то время, слова, которые могли перевернуть мою жизнь, вдруг оказались мыльными пузырями: Дэвид уничтожил их единым махом. И уже ничто даже не напоминало о том, что они когда-либо существовали.
И что же теперь? Что вообще случается, когда слова подводят нас? Если я живу другой жизнью, в совершенно ином мире, мире, где всякий поступок оценивается выше, чем слова и чувства, я должна сделать нечто их подтверждающее: куда-то уйти, может быть, кого-то ударить — все равно. Но Дэвид знает, что я не живу в этом мире, и он не поддался на провокацию. Он заставил меня раскрыть карты — и не выполнил правил игры. Как-то мы водили Тома в парк аттракционов, там была игра-стрелялка: надеваешь рюкзачок, напичканный электроникой, и, когда в тебя попадают, он издает писк, означающий, что ты мертв. Можно, конечно, продолжать игру, не обращая внимания на писк, если ты хочешь внести в игру смуту, потому что сигнал — он только сигнал и больше ничего. Именно так и произошло, когда я заговорила о разводе, — издала предупредительный писк, а Дэвид его проигнорировал.
Вот на что это похоже: входишь в помещение, и дверь за тобой закрывается — проходит некоторое время, и ты начинаешь паниковать, отыскивая ключ, окно или другой выход, а когда понимаешь, что выхода нет, остается просто пользоваться тем, что есть. Кресло оказывается вовсе не таким уж неудобным, к тому же есть телевизор, пара книг и холодильник, набитый продуктами. Представляете, чем это все чревато? А мои слова о разводе, получается, были просто паникой, заполошным разговором… и т. д., и т. п. Очень скоро я вступила в ту стадию, где попавший в западню начинает осматриваться и привыкать к новым условиям: к тому, что, собственно, у него есть и чем он располагает. Как оказалось, в моем распоряжении двое прекрасных детей, замечательный дом, хорошая работа, муж, который меня не дубасит и даже нажимает нужные кнопки лифта… Пожалуй, я могу с этим справиться. И вполне успешно жить такой жизнью, где все уже определено за меня, до меня и без меня.
Однажды субботним вечером я и Дэвид и еще одна супружеская пара — Джайлс и Кристина, наши друзья еще по колледжу, — отправились в прелестный старомодный итальянский ресторан в Чок Фарм, где на каждый столик ставят аккуратно нарезанный хлеб и бутылку вина в оплетке, а также подают весьма неплохого качества телятину (раз мы приняли как само собой разумеющееся, что доктора — если, конечно, это не люди вроде «Доктора Смерти», впрыскивающего подросткам и пенсионерам смертельную сыворотку, — никогда не бывают плохими, то, полагаю, я имею право получить иногда кусочек телячьего жаркого); и вот, где-то посреди вечера, когда Самый Сердитый Человек в Холлоуэйе разразился одной из своих гневных инвектив (яростно атакуя, если вам это интересно, отбор персонажей для Музея восковых фигур мадам Тюссо), я вдруг заметила, что Джайлс и Кристина корчатся от смеха, чуть не сползая со стульев. Причем смеялись они отнюдь не над Дэвидом, а вместе с ним. И пусть я устала от проповедей Дэвида с их явной, неиссякаемой и всепожирающей злобой, мне вдруг открылось, что он умеет производить впечатление на людей. Я тут же оттаяла, почувствовав некоторую гордость за него, и по возвращении домой мы не отказали себе в удовольствии понажимать кнопки несколько дольше обычного.
