— Але-шень-ка…
Лелька! Я нагнулся над люком, чуть приподнял крышку. Прямо на меня смотрели немигающие Лелькины глаза. От волос пахло хвоей, она прерывисто дышала.
— Уходи, сейчас же уходи, — пытался я прогнать ее. — Зачем ты пришла? Спускайся быстрее…
— Не хочешь меня видеть? — удивленно и обиженно спросила она.
— Хочу. Очень хочу. Но не здесь.
— Боишься?
— Пойми, устав, инструкция…
— Эх ты, инструкция. Или открой, или прощай.
Я открыл люк, и Лелька вмиг очутилась рядом со мной.
— Я не буду тебе мешать, — чмокнула она меня в щеку. — Только покажи, что там видно, на той стороне.
Сумерки еще не успели сгуститься, противоположный берег реки был виден, хотя и не так хорошо, как днем, но еще можно было различить узкие полоски ржи за рощей и даже тропку, извивавшуюся между красноватыми прутьями лозняка.
— Смотри, — сказал я, передавая Лельке бинокль. — Идет немецкий наряд.
— Где, где? — встрепенулась она.
— Вон, между кустами. Видишь, три солдата с автоматами.
— Вижу, — обрадованно воскликнула Лелька, — как интересно!
— Хитрые, сволочи. Неспроста втроем несут службу.
— Ты думаешь? — откликнулась Лелька, биноклем сопровождая медленно вышагивавших вдоль берега немцев. — А знаешь, тот, что идет позади, — красивый парень. Брюнет. А эти два совсем рыжие, как я.
Что?! Как она смеет говорить такое о немце? Хотя бы про себя думала, а то на тебе — ляпнула вслух. Мне всегда нравилась в ней эта черта — откровенность, но сейчас Лелькины слова вызывали гнев.
— Ты обиделся? — почувствовала мое настроение Лелька.
Я не ответил, хотел притвориться равнодушным, но, вероятно, меня выдал насупленный, отчужденный взгляд.
— Что ж, по-твоему, немцы не могут быть красивыми? — спокойно спросила она.
Этот вопрос и вовсе взбесил меня.
— У нас же с ними дружба, — добавила Лелька, — и пакт о ненападении.
— Замолчи, — оборвал я. — Не хочу тебя слушать. И можешь убираться отсюда. Я на службе.
Пока она смотрела в бинокль, меня все время не покидало чувство вины: поддался желанию девчонки и нарушил требования службы. И утешал себя тем, что Лелька сама поймет это, но уже не мог сдержаться.
— А я-то думала, — усмехнулась Лелька, — что ты ради любви…
Она не договорила, сама откинула тяжелую крышку люка и исчезла внизу. И странно: в то самое мгновение, как она скрылась из виду, я почувствовал себя настолько одиноким, что готов был взвыть от обиды и горя. Мне сразу же представилось, как Лелька, прихватив свой рюкзак, несмотря на уговоры Клавдии, уходит с заставы по лесной дороге, уходит все дальше и дальше, с гордой и иронической усмешкой на лице.
Я быстро спустился с вышки, но красное Лелькино платье словно растаяло в сумерках. Бежать вслед за ней я не мог: пора выходить на дозорную тропу.
Не успел я пройти и десяти шагов, как из темноты навстречу мне вышли двое. В первом я сразу же узнал капитана из отряда, который уже несколько дней жил на заставе, за ним шел Горохов. Лицо капитана, как всегда, выражало доброжелательность.
— Поздравляю, — сказал он, опередив мой рапорт. — Поздравляю. Отлично несете службу.
«Все знает», — подумал я вначале со страхом, но его вкрадчивый и слишком добрый голос ожесточил меня.
— Молчите? — почти ласково спросил капитан и, обернувшись к Горохову, не укоризненно, а как-то даже радостно добавил: — А вы говорили, что бдительность на высоте. С чем вас и поздравляю, лейтенант.
Горохов, потупившись, молчал.
— Продолжайте нести службу, товарищ боец, — дружелюбно приказал капитан. — А завтра, в субботу, мы побеседуем.
Слово «побеседуем» он произнес так же просто и дружески, без угрозы, как и остальные слова, точно был обрадован возможности потолковать со мной.
В субботу он действительно со мной побеседовал. Но не один на один: собрал весь личный состав, свободный от службы.
Ребята шли на беседу неохотно. В предвыходные дни мы привыкли подгонять свои хозяйственные дела, настраивались посмотреть кинофильм, не жалея карандашей и бумаги, строчили «конспекты на родину». И хотя пограничная служба такова, что застава, по существу, не знает ни предвыходных, ни выходных дней, суббота и воскресенье были своего рода отдушиной, хотя бы в психологическом смысле. Что касается меня, то я чувствовал себя «именинником» и знал, что ничего хорошего меня на этой беседе не ждет. К тому же если Лелька уехала с заставы…
