Если я закрою глаза, прекратит ли моя жизнь выходить из–под контроля?
Мы подъехали к воротам, и мужчина с пулеметом в руках направился к нашей машине. Я никогда раньше не видела пулемет и каждый раз, размышляя о том, как они его используют, я трясусь от страха.
Рон что–то сказал ему на иврите. Мужчина улыбнулся и жестом указал, чтобы нам открыли дверь. Мы ехали вниз, направляясь к горной вершине, а после проехали шесть рядов домов. По обе стороны проезжей дороги расположено семь–десять домов, Рон повернув к одному из домов, припарковался на подъездной дорожке.
– Я не зайду, пока ты не расскажешь им, кто я.
Я думала, что он будет спорить, и заранее приготовилась к бою. Но Рон просто сказал:
– Хорошо.
Рон вышел из машины, а я осталась на своем месте. Я наблюдаю, как он заходит в одноэтажный дом.
Несмотря на то, что окна в машине были открыты, свежий воздух не поступал. Здесь так жарко, что думаю, сам дьявол должен жить в этих горах. Пот льется по моему лицу, шеи и груди. На моей блузке от Abercrombie&Fitch явно должны быть отвратительные следы мокрых подмышек.
Как люди терпят эту жару? Я посмотрела на свой ноготь, прежде чем в размышлениях укусить его. Что Рон им скажет? Он также вспотел, как и я? Надеюсь, что да.
Я вышла из машины и прислонилась к ней, прислушиваясь к брани, которой, должно быть, София покрывает Рона. Парень не только ее выслушает, но и получит пинка. Если бы я была Софией, я бы разорвала его за ложь, ну хорошо, за меня. Но я не слышу криков. На самом деле, я почти не слышу, что происходит в доме.
Вдруг что–то ударило меня по руке. Сильно.
– Эй, – испугавшись, закричала я.
Я не глупая, знаю, это не пуля. Я не удивлюсь, если семья Рона решит «покончить» с его внебрачной дочерью, как только узнает всю правду.
Обдумывая эту мысль, я посмотрела вниз и увидела своего обидчика.
Футбольный мячик.
– Tizreki le'kan
>8, – послышался насмешливый голос позади машины. Как будто я что–то понимаю. Но я не понимаю, поэтому игнорирую его. К тому же, чувствую, на моей руке будет синяк.
Обернувшись на звук подбегающих ног, я столкнулась лицом к лицу с израильским мальчиком моего возраста.
– Shalom
>9.
На нем надеты джинсы, рваная грязно–белая футболка и греческие сандалии. Знаешь, раньше такие носили греческие философы. Но не это самое худшее. Парень надел белые носки и сандалии. Носки с сандалиями! Стараясь не засмеяться, я перевела взгляд с его ног к лицу.
– Привет.
Он говорит по–английски? Не знаю, поэтому я просто стою и молчу.
Еще два парня подбежали к нам. Один из них заговорил с парнем на иврите, но увидев меня, замолчал.
– Я американка, – медленно и громко проговорила я, как будто разговариваю с шимпанзе. Надеюсь, свершится чудо, и они поймут меня.
Они смущенно переглянулись, и в этот миг я поняла, что последующие три месяца я буду жить словно в пузыре. В пузыре, в котором ни один человек не поймет, что я говорю, за исключением Донора Спермы. Могут ли мои каникулы стать еще хуже?
Первый парень чуть ближе подошел ко мне. У него светло русые волосы и морщинисто–юношеская улыбка. Знаю, знаю, юношеская и морщинистая не совместимы. Но у этого типа именно так, верьте мне.
– Ты говоришь по–английски? – спросил он с сильным акцентом.
Хм?
– Да. А ты?
– Да. Но что означает я – Американка?
– Ничего. Просто забудь.
– Ты наш друг, нет?
Хм?! Очевидно, его английский не очень хорош. Он спрашивает друг ли я?! Боюсь сказать, что нет.
– Да.
Второй парень подошел ко мне.
– Как тебя зовут?
– Эми.
– Привет, Эми. Я Ду–Ду, – он указал на двух других парней, – А это Морон и О’Дейд.
С этого дня я больше никогда не произнесу эти четыре слова, выстроенные в один ряд. К тому же, не думаю, что они гуляют с кем–то младше семнадцати лет, но практически на автомате я сказала:
– Прошу прощения? – мои глаза сощурились, как будто это прочистит мои уши, что бы я могла лучше их услышать.
