Странно, что Семтекс так скромничает. Хотя, может, и нет. Я сидел спиной к взрыву. А он видел взрыв. Видел, как разнесло в клочья ни в чем не повинных прохожих. Это был чуть ли не единственный раз, когда я помню его без камеры. Как большинство операторов, он буквально приклеен к своей камере, и там, в Багдаде, он снимал постоянно. Но наступает момент, когда хочется сделать маленький перерыв. Выпить чашечку чая без вездесущей камеры. Эта бомба была, возможно, самым зрелищным событием из всех, при которых ему доводилось присутствовать. Кадром всей его жизни. Максимальным приближением к черте, когда ты столкнулся со смертью лицом к лицу и отделался легким испугом. И он держал руки в карманах. У Дозволителя извращенное чувство юмора, и он никогда не преминет напомнить тебе, кто тут главный.
– Не пора ли работать, коллеги? – Обожаю разыгрывать эту карту.
Жара и замечания Семтекса выматывают Лилиан. Если речь не идет об установке света, операторов на съемках обычно не слышно. Понятно, что интеллектуалку-француженку, говорящую на трех языках и читающую на трех мертвых языках (потому что папенька не пожалел денег на лучшую школу в Париже), получающую баснословные деньги в лучшем парижском университете, где она числится лектором и бывает от случая к случаю, бесит, что ее перебивает какой-то хрен, который не только не стыдится признаться, что он бросил школу в пятнадцать лет, но и сообщает об этом чуть ли не в каждом своем комментарии, тем более если означенный хрен одет, как бомж.
Справедливости ради надо сказать, что Семтекс надел новую футболку с надписью «Хвала Баалу» угаритской клинописью. Он уверяет меня, что это малоизвестная клинопись, которую Лилиан либо знает, либо не знает. А если не знает, то гордость ей не позволит спросить. Футболка достаточно стильная. Но я уверен, что его оранжевые армейские штаны – те же самые, в которых он ходит уже лет пятнадцать (для засекреченных съемок и конспирации у него есть черные джинсы).
Моя жена просто впадает в ярость – в священную ярость, соизмеримую с гневом по поводу голода или пыток в странах третьего мира, – при одной только мысли, что человек носит одни и те же штаны десятилетиями. «Он был в тех же брюках, что и лет десять назад». Эллен может забыть о моем дне рождения, но штаны Семтекса она помнит.
Как большинство самоучек, Семтекс раздражает прежде всего тем, что, как большинство самоучек, он почти ничего не знает. Но он открыл для себя главную ценность знаний: их можно использовать для того, чтобы досаждать людям. Милое дело – кого-нибудь выбесить.
Лилиан все-таки сообразила, что Семтекс нарочно старается ее задеть, и начинает начитывать свой текст заново, с преувеличенной бодростью. Я размахиваю руками, побуждая ее энергичней размахивать руками. Тем временем Циклон Энни сидит в баре отеля, под кондиционером. В общем, это и хорошо, что она не стоит у меня над душой, но меня возмущает неравное распределение труда.
Я стараюсь не злиться на Лилиан, Энни и жару. Злость – штука неконструктивная. Иногда можно добиться желаемых результатов, если как следует наорать на человека, особенно если он мельче тебя (то есть относится к подавляющему большинству, как сказала бы моя жена). Но чаще злость только мешает. Я сохраняю спокойствие. Думаю о Бонго Хермане и его битве с мощной армией звука. Ничего никогда не получится так, как ты хочешь; не то чтобы в каждом бочонке меда обязательно есть ложка дегтя, просто бочонок мог бы быть и побольше.
– Иерусалим – священный город для трех крупнейших мировых религий, – продолжает Лилиан.
Я поправляю:
– Как минимум для четырех. Растафарианство? – Я знаю, что Бонго Херман меня бы одобрил.
Если ты утонченная, интеллектуально развитая женщина, у тебя должно быть чувство юмора, поэтому Лилиан делает вид, что оно у нее есть.
– Не понимаю, чем ислам так уж сильно отличается от иудаизма. Евреи, арабы… Какая разница? Семиты, они и в Африке семиты.
Она не скажет такое на камеру, поскольку не хочет, чтобы ее зарезал какой-нибудь незадачливый официант в ресторане арабской кухни в Лилле. Однако она не знает, что камера продолжает работать, и ее размышления в любой момент могут стать достоянием широкой общественности. Ей приходится начинать снова.
