— Инсталляция, — хлестко выговорил он. — Вот наша следующая афера. Я буду штамповать шедевры. А Джез растрезвонит в прессе, что бросил поэзию ради современного искусства.
— Или же, — подхватил я в порыве вдохновения, — мы можем делать коллекционные вина. Тебе придется всего лишь подделывать этикетки.
— Или… — начал Джез.
Эти нелепые планы приводили меня в восторг. Все были оживлены, говорливы, раскраснелись от вина и сверкали глазами, в которых отражались свечи. Даже Робби смеялся и шутил с Анной. Я подумал, что завтра он, может быть, и правда отправится с нами в «Гоупойнт», чтобы помочь устроить праздник для обитателей ночлежки. Кто его знает, пойдет или нет? Главное, что это возможно. А если пойдет, то ради того, чтобы побыть возле Анны, крутясь вокруг нее как щенок. Мой сын без ума от моей девушки. Я сразу узнал этого беса, едва увидел, как он направляется к взлетной полосе.
Пока все шумели, переполненные праздничным весельем, я смотрел на Анну и думал: мне позволено любить эту женщину, даже если она не возьмет мой ключ. Я перевел взгляд с нее на шумную компанию на кухне. Что ж, это, конечно, не семья в строгом смысле слова, но она достаточно сумасбродна, чтобы считаться таковой.
Я ухитрился улизнуть от них и вышел на задний двор. Приближалось то, что случается в полночь каждый сочельник, и я не хотел пропустить это зрелище. Я не знаю, почему и как это происходит, но оно всегда начинается ровно в полночь. Я называю его «вознесением бесов».
Я скрестил руки на груди, сделал шаг назад и запрокинул голову, чтобы лучше видеть небосвод. Они уже взлетали — десятками, а то и сотнями. Да-да, сотни бесов медленно поднимались в ночное небо над Лондоном. Уходили ввысь, сохраняя неподвижность и строй, словно летающие статуи; уносились вверх, как надувные шары, только не так быстро. Взмывая в небо, все они становились одного цвета — коричневого с золотым отливом. Возносились, покидая Землю. Ума не приложу зачем. Я знал, что они вернутся, но сейчас они нас покидали.
Кто-то, искавший меня, хлопнул дверью.
— Эй! — крикнул Штын. — На что уставился?
— На Лондон, — сказал я. — Что за город!
К нему тут же присоединились все прочие. Каждый, вытянув шею, старался понять, что именно так завладело моим вниманием. Но бесполезно даже пытаться им объяснить. Бессмысленно. С таким же успехом вы можете рассказать об этом полиции. Или своей матери, или ребенку. Если они сами этого не видят, то и не увидят.
Небо полнилось возносящимися бесами; они тихо и спокойно устремлялись ввысь, постепенно превращались в светящиеся точки и гасли.
Я посмотрел на Анну, затем оглядел остальных. Не обнаружив ничего в небе, они переводили глаза на меня. Анна с улыбкой, Штын удивленно приподняв бровь, Сара и Мо озадаченно и снисходительно, Робби слегка презрительно, Джез так, будто вот-вот рассмеется. Ну и народ подобрался! Я всех их любил. Мне подумалось, что в сиянии их глаз я мог видеть себя самого. Что и неудивительно, ведь самый большой из всех бесов, каких я знаю, — тот, что смотрит на меня из зеркала. Именно он хозяин всех прочих. Что я хочу этим сказать? Я жил в тени дурного поступка, которого не совершал, — а значит, подделал свою жизнь. А в каком-то смысле сфабриковал свою смерть.
Мало ли что происходило в жизни Анны, думал я, какая разница. Чтобы пройти через все это, я нуждался в ее помощи даже больше, чем раньше. Я был готов и к ее любви, и к ее уходу, и к тому, что она колесует меня сексом и втопчет мое сердце в грязь. Я знал, что ничего не могу с этим поделать — ни с ней, ни с собой, — а может быть, и не должен. Сколько можно жить, стоя одной ногой на мине? С меня хватит! Я чувствовал себя таким свободным, каким не был с ранней юности. У меня была любовь, и я был готов гореть в ее огне.
«Брось», — сказала тогда Антония; так просто и так сложно. Плачь. Кончай. Пой. Смейся. Кричи. Бросай. Никто не обязан зацикливаться на первой редакции. Кто бы ее ни написал, хотя бы и сам Моисей.
Я снова посмотрел в мерцающее небо, усыпанное блестками возносящихся, покидающих нас бесов. Они образовали алфавит, который я понемногу научился читать. Азбуку небесных огней.
