Войдя в переднюю, он тотчас заметил, что в спальне горит свет. Стараясь не шуметь, Иван Алексеевич быстро сбросил пальто, привычным, почти автоматическим движением правой руки опустил шляпу на подзеркальник и, приоткрыв дверь спальни, осторожно заглянул в нее.
Рина Афанасьевна лежала в кровати, держа в руке открытую книгу. Услыша скрип приоткрывшейся двери, она сказала, не отрывая глаз от книги:
— Чайник на плите. Сними и пей чай. И не забудь газ выключить.
Иван Алексеевич кивнул головой и гмыкнул, как это всегда делал в ответ на женины начальственные распоряжения. Потом он отправился на кухню за чайником и принес его в столовую. По дороге он заглянул за ширму к сыну. Алешка спал, сладко посапывая во сне.
Иван Алексеевич сел за стол, чтобы выпить стакан чаю. Это была давняя и неистребимая привычка. Откуда бы и как поздно ни возвращался Иван Алексеевич по вечерам — из театра ли, из гостей ли, он всегда должен был выпить дома стакан чаю. Общераспространенными гигиеническими теориями, законополагающими, что ужинать надо по меньшей мере за четыре-пять часов до сна, Иван Алексеевич пренебрегал совершенно. Он жил своим обычаем и своим разумением, находя, что врачи забрали излишнюю власть над человеком и вторгаются в его жизнь с невыносимой назойливостью, опресняя ее совершенно. Нет, медицинские соображения никогда не портили Ивану Алексеевичу аппетита, и, не помышляя о них, он сел за свой недозволительно поздний ужин на свое обычное, во главе стола, место.
Ужин был накрыт для него с чрезвычайной аккуратностью и тщанием. На одной тарелочке перед ним лежал бутерброд с холодной котлетой и сладкий цукатный сырок, облитый шоколадом, на другой — несколько ломтиков подсушенной до нежного румянца булки. Тут же на маленькой розетке, как крохотная луна, желтел ломтик лимона, отрезанный от середины и такой толщины, какой Иван Алексеевич любил. На столе было только то, что он любил, и все это располагалось на удобных и привычных для него местах. Все приспособлено было к его, Ивана Алексеевича, вкусам и привычкам, и все обращено было нынче к нему как упрек.
Возвращаясь сегодня домой так поздно, он мог ждать сердитых выговариваний и попреков. Накрытый с таким тщанием стол для ужина был первым упреком. Зная характер жены, Иван Алексеевич понял, что это так и есть.
Иван Алексеевич вздохнул и принялся за ужин без обычного удовольствия. Быстро покончив с ним, он унес в кухню посуду и прошел в спальню.
Рина Афанасьевна читала. Она не подняла глаз, когда муж вошел в спальню. Это был дурной признак. Иван Алексеевич стал снимать пиджак. Он спустил его с плеч и стянул один рукав. Рина Афанасьевна закрыла книгу и положила на ночной столик. Это могло означать только одно — открытие военных действий. Иван Алексеевич снял пиджак. Рина Афанасьевна подняла на него глаза и спросила, иронически усмехнувшись:
— Ну? Так как же ее зовут?
Иван Алексеевич уронил пиджак на пол, но тотчас подхватил его и пошел к платяному шкафу за вешалкой. Рина Афанасьевна сказала за его спиной:
— Ты ошибся, дружок, тебя спрашивает не шкаф, а я.
Иван Алексеевич открыл шкаф и, сняв вешалку, накинул на нее пиджак. Надо было отвечать на вопрос. Но отвечать было невозможно. Он не мог назвать ее — это было бы предательством. Держа в руках вешалку, он обернулся к Рине Афанасьевне:
— Я не понимаю вопроса.
Рина Афанасьевна снова усмехнулась:
— Между прочим, на плечики нужно повесить сперва брюки. Если ты повесишь сперва пиджак, то с брюками ничего не получится. Я думала, что за сорок с лишним лет ты уже изучил эту несложную технологию.
Иван Алексеевич рывком сдернул с плечиков пиджак.
— Черт знает что такое.
— Когда мужчина не знает, что ему сказать, он начинает ругаться.
— А что я должен говорить? — ворчливо спросил Иван Алексеевич, продолжая раздеваться.
Рина Афанасьевна села в кровати и высвободила из-под одеяла короткие и полные у плеч руки. Лицо ее пошло пятнами. Ироническая усмешка и деланное спокойствие вмиг были отброшены. Она заговорила быстро и громко:
— Но это же свинство. Элементарное свинство. Неужели нельзя было позвонить, что ты задержался где-то, что ты опоздаешь. Ведь я же с ума схожу тут. Ведь я уже и к Фоминым, и к Ремизовым, и к Яроцким звонила, вот-вот по больницам начала бы звонить. Как так можно? Ну как так можно, я не понимаю.
