– Корову?! – опешил я.
– Да, и надо‑у признать, роковое это увлечение для любого усато‑хвостатого. Но я‑у ничего не мог с собой поделать, влюбился с первого взгляда. Меня‑у покорили ее огромные глаза и мр‑р‑р‑рау… большое вымя. Но у бедолажки крупнорогатой детство тоже не радостное было. Га‑Гу вырастили гуси.
– Кто?! – я чуть не подавился. Избыток межвидовых родственных связей плохо укладывался у меня в голове, а булка вдруг перестала помещаться во рту. Кусочек гусиного паштета таки не выдержал и вырвался на свободу, красиво шмякнувшись прямо перед носом у Сириуса. Кот брезгливо потрогал его лапкой и передернулся.
– Да, возможно, именно они‑у на твоей кукурузной булке, – мяукнул он и укоризненно покосился на меня. – Ну и манеры у тебя‑у, маркиз! Неужто в детстве не научили, что с полным ртом разговаривать некр‑р‑расиво? – я смущенно потупился, а кот, посчитав воспитательную деятельность оконченной, продолжил: – Я‑у, конечно, до сих пор с трудом себе это представляю, но моя‑у коровка страдала от того, что не умеет летать. Помнится, загрустит любимая Га‑Га, слезы в длиннющих ресницах запрячет, а я‑у подойду, поглажу мягкой лапкой по худому крупу, слово ласковое мяукну, она‑у сразу же повеселеет, да податливее станет. Позволит мне‑у и с хвостом приветливым поиграть, молочка парного пососать, да вымя‑у нежное потискать, – кот вожделенно запустил лапу в лимонное желе и невольно облизался. – Любил я‑у ее сильно, восхищался, да только не знал, что коровка‑то моя‑у колдуну одному принадлежит.
– Ух ты! – не выдержал я.
– Ага, – печально кивнул Сириус. – Этот живодер‑р‑р для злобного обряда омоложения приобрел зазнобу мою, а при полноликой луне прирезать вздумал. Да только я‑у предложение в этот день хотел ей сделать. Ну, и нашла коса на камень, а точнее – напал кот на пакостника‑чародея. Морду я‑у ему исцарапал, ухо прокусил, да что есть мочи мяукал: "Беги, Га‑Га, беги! Спасайся, любимая!" Но, как говорится, корова не кошка – мозгов в ней немножко. Эта рогатая, тощая дур‑р‑ра, вместо того, чтобы оставить о себе последнее, мрр, душещипательное воспоминание, попятилась в сарай и напоролась на вилы. И знаешь, взбесился тогда не один колдун, ибо обломались мы оба‑у. Глазенки у старика кровью гневались, зубы паскудно скрежетали, видать тушкой моей дранной морокун захотел крупнорогатую жертву заменить, но, как говорится, что кота не убивает, мр‑р‑рау, то делает его сильнее. К тому же я‑у и сам злой был, как собака – звание "вдовец" коту чести не делает. Вот и выцар‑р‑рапал я‑у в отместку чародею глаз его красный…
– Заливаешь! – не поверил я. – Чтобы кот да с колдуном справился? Извини, неправдоподобно.
– Если бы! – отмахнулся кис. – Глаз‑то я‑у ему выдрал, но за то и поплатился многократно. Мор‑р‑рокун тогда слова бесовские произнес, золотой песок из карманов высыпал, да в душевнобольной танец пустился – короче, проклял меня‑у колдун. Пожелал, чтобы моя‑у полосатая морда в подчиненных при всяких тиранах была, приключений несусветных на мою хвостатую задницу захотел, да неразделенной любви на все восемь жизней. Хвала Чеширу, что несведущ был колдун‑то одноглазый в количестве отведенных котообразным реинкарнаций. Будет у меня‑у одна жизнь, чтобы оттянуться и погулять, как все коты – самому по себе!
Я налил себе малинового киселя и спросил:
– Так ты поэтому здесь? Баранус один из этих тиранов?
– Не совсе‑ум так… – Сириус почесал за ухом, словно размышляя, как продолжить рассказ. – Тут такое дело… Пару годиков назад, я‑у работал заклинателям змей на восточном базаре Абу‑Ару‑Ану‑Его. Свистел во флейты заливистые, завлекая гадюк разных в чувственные танцы. И был я‑у влюблен в Аш‑Шу – старую очковую кобру.
– Кобру?!
– Ну да, а что‑у? Меня покорили ее изящество, гладкая кожа и мр‑р‑р‑рау… раздвоенный язычок. К тому же у нас были одинаковые гастрономические вкусы – оба‑у любили мышей, – я помотал головой, но решил больше не перебивать. У этого клетчатого явно извращенное отношение к любви, но это его личное дело, в конце концов. – Мы‑у тогда гастролировали по пряному базару, срывая медитативные аплодисменты умирающих индусов. И решил я‑у сделать гадине своей предложение. Надел чалму многослойную, сандалики носком к верху задранные, да халат цветастый, букетик анисовый собрал и мышку дохлую подмышку сунул. Заглянул в корзину плетеную, где обитала Аш‑Ша, а там соперник мой бравый лежал – мангустом звался. Улыбался нагло, да очки моей кобры на свой нос насаживал. Подумал я‑у тогда, что пустила Аш‑Ша его в корзину первым. А для кота‑у быть вторым, утоплению в ведре подобно. Ну, ты понимаешь?
