Я сделал небольшую разминку, пытаясь стряхнуть странную свинцовую скованность, охватившую мышцы, — кажется, удалось.
Чабаи, сбросив халат, уже стоял у бассейна.
— Давай быстрее, давно вызывали на старт, — сказал он.
Подойдя к стартовой тумбочке, я удивился, что мне досталась шестерка. И еще удивился, что это меня ни капельки не волнует. Чабаи ждал у восьмерки — в этом заплыве нашу школу представляли мы двое.
Но вот в громкоговорителе прозвучала моя фамилия, и меня почему-то стал бить озноб.
Зрителей на трибунах было немного, лишь одна компания шумела на весь стадион. В ней был и Жолдош — восемьдесят пять килограммов веса; сложив руки рупором, он орал изо всех сил:
— Давай, Хомлок! Жми!
А я подумал: нельзя выходить на старт, когда ноги от страха подкашиваются.
Тут опять появился тренер. Если б он в меня верил... и то бы не помогло. А он и не верил.
— Все эти ребята аутсайдеры, — сказал дядя Геза. — Если нажмешь, придешь первым. — Он смотрел на меня, и оба мы знали, что все это, так сказать, педагогика, а если всерьез, то делать мне здесь совершенно нечего; мало быть фаворитом, для победы нужно еще кое-что.
Я поставил ногу на тумбочку — она здорово дрожала; тогда я вскочил на обе ноги, а Чабаи, не спуская глаз, следил за каждым моим движением. Он был не на шутку расстроен, видя, что я совсем расклеился.
До команды оставались считанные секунды, а меня бил озноб, и я зябко кутался в халат.
Наконец прозвучала команда, и теперь — это точно — за мной никто не следил.
— Внимание, приготовиться... — И хлопнул выстрел.
Бросок — я стремительно рванулся вперед, но скоро заметил, что ритм отвратительный: не плаванье, а беспомощное барахтанье. Я вел заплыв совсем недолго; был, правда, один отличный момент, когда другие пловцы меня догоняли, — я едва сдержал рвавшийся из груди ликующий крик и несколько метров скользил очень легко, надеясь, что ритм вот-вот выровняется; но внезапно почувствовал, как сводит мышцы, руки и ноги словно немеют, и тогда мне стало все безразлично. Я даже не очень старался...
К финишу я пришел после Чабаи, пятым. Моментально выбрался из воды и хотел потихоньку убраться, но дядя Геза, как осатанелый, ринулся вслед за мной.
— Что случилось? Говори!
— Не пошло, дядя Геза! — сказал я. В другое время я бы просто сгорел со стыда, но сейчас мне было не до тренера.
— Вот как! Не пошло! На тренировки не ходишь, все растерял: и форму, и волю. Знаешь, как это называется? Плаванье ради галочки! Не нужен мне такой пловец!
— В следующий раз... будет лучше, — промямлил я, не в силах выносить его истошные вопли.
— Болтовня! — заорал он фальцетом, чуть не захлебнувшись от злости. — Думаешь, я ничего не вижу? Ты же весь зеленый, как жаба, круги под глазами, рожа измочаленная. Рано начинаешь...
— Что? — спросил я с недоумением.
— Сам знаешь!
Он въедливо всматривался в мое лицо. Я молчал.
Тут подошел Чабаи и, виновато тараща глаза, стал рядом со мной.
— Чего стали? — рявкнул старик. — Убирайтесь к чертям! — И он умчался, не переставая ругаться. — Попробуй сделать из таких пловцов. Черта с два сделаешь! С этих лет развратничать! Дохляки истасканные!
— Погорели, и с треском! — сказал Чабаи, теребя мой халат.
— Хоть ты-то не лезь! Не дергай, а то схлопочешь!
Он сразу притих и поплелся за мной в раздевалку. Я оделся в одну секунду.
— Ты что, нездоров? Зачем ты поплыл? У тебя даже ноги трясутся.
— Бабка твоя трясется...
— Уж мне-то не заливай... Нахватал двоек, на уроках сидишь как потерянный, дрожишь, словно лист осиновый.
— Отстань! — сказал я, а сам готов был сквозь землю провалиться, потому что зубы у меня опять застучали.
— Разве это дружба?.. Ты что, онемел? — Голос его на миг прервался, потом он выпалил: — Говори, дружба? Я скажу тебе, что это такое. Дерьмо это, а не дружба! — И он выскочил из раздевалки, с шумом хлопнув дверью.
Я натягивал тренировочный костюм и думал: ладно, с Петером я после улажу, пока мне не до объяснений. И не до состязаний: проиграл — что поделаешь? Потом... когда жизнь войдет в нормальную колею, займу и первое место. А сейчас я спешу. Уже шестой час.
